- Казенный костюм надел, надо, чтобы и обличье было казенное... Я теперь на службе, по борьбе с холерой.
И потеребил себя за рукав блузы из казенного хаки.
Умываясь тут же на крыльце, спросил:
- Девочка? Температурит? Давно?
Когда услышал, что сорок один, сразу решил, что возвратный тиф.
- Reccurens... Ходит, ходит.
И успокоил:
- Ничего... Смертные случаи редки.
- А не холера?
- Какая же холера при сорока одном? - даже усмехнулся Мочалов.
- Значит, холера совершенно исключается?
- Реши-тельно! - своим словом подтвердил Мочалов и рассказал тут же свежую новость: - Слыхали? Константинополь взят греками!
- В газетах я не встречал.
- Еще бы будет!.. Взяли самым форменным... Три дня назад... Вчера судно оттуда прибыло в Ялту.
И вытираясь полотенцем, и надевая панаму, и спускаясь с крыльца, Мочалов отрывисто и радостно говорил, как, по совершенно достоверным слухам, был взят Константинополь, а Максим Николаевич думал о своем: "Не холера, а возвратный... Это вернее... Но тогда зачем же мы бутылки и растиранья?.. Бутылки и растиранья - это при холере, а при возвратном тифе должно быть что-нибудь другое... Мы с Ольгой Михайловной не знаем, а вот этот, насквозь бритый, знает и нам расскажет..."
И, заранее благодарный ему, он соглашался, что греки - молодцы, и что это чудесно, что взят Константинополь.
- Хотя мне давно уж казалось, что он, в сущности, и не турецкий, a porto franco... так что я не совсем понимаю, у кого же именно он взят.
Но Мочалов рассказывал уже другую свежую новость: с Америкой будто бы покончено, - Америка порвала с Россией всякие сношения и больше кормить не будет; все цейхгаузы ее свертываются и вывозятся; столовые закрываются.
- Переходите, говорят, товарищи, на свои харчи; довольно с вас!
Не успел еще Максим Николаевич спросить, откуда эта вторая новость, как Мочалов сообщал уже третью:
- А знаете, вчера утром - вот в это время, проходил мимо берега контр-миноносец или легкий крейсер, четырехтрубный... Ясно видели на борту "№ 287".
- Чей же это?
- Неизвестно!.. Флага не рассмотрели.
И таинственно смотрел на него Мочалов зелеными глазами.
- Зачем же приходил?
- Опять же неизвестно.
Но смотрел на него весело.
- Что-то много у вас новостей, - качнул в сторону головой Максим Николаевич и добавил нерешительно и понизив голос:
- А не менингит ли у Маруси, а?
- Откуда же? - удивился Мочалов. - Ведь эпидемии менингита нет.
Когда подошли к дачке Ольги Михайловны, солнце уже показалось из-за моря. Было оно насыщенно, красное и страшное почему-то.
Только теперь, придя с Мочаловым, заметил Максим Николаевич, как сдала в лице за одну ночь такая привычная Мушкина мама: она и не она. И растерянность появилась какая-то робкая, детская, и в глаза этому новому доктору она заглядывала просительно, как ученица, как нищая, и, нарочно оберегавшая Мушку от света, при первых словах Мочалова: - Что ж так темно? сама бросилась отворять ставни.
Мочалов взял тонкую белую Мушкину руку, выпятил губы и смотрел пристально ей в лицо. Она глядела на него безучастно... Глаза ее показались еще прозрачней.
- Маруся! - сказала Ольга Михайловна. - Ты узнаешь, кто это, а?.. Скажи, дорогая!
- Маруся! Ты ведь знаешь, кто я? - спросил негромко Мочалов. - Я, правда, недавно обрился... Не можешь говорить, сделай знак какой-нибудь.
- Мигни глазами, - подсказала Ольга Михайловна.
Мушка досадливо мигнула.
- Да-а! - многозначительно посмотрел на Максима Николаевича Мочалов. Вы говорили, что горло болит... Как бы посмотреть?
Но рта разжать не могли. Посмотрел и пощупал шею и сказал вопросительно:
- Скарлатина?
- А разве может быть во второй раз скарлатина? - спросила Ольга Михайловна. - У нее уж была скарлатина, когда я еще в Москве на курсах... Ей пять лет тогда было... Правда, случай легкий, но определили, как скарлатину.
- Ах, была уж!.. Тогда... мм... не знаю... Затрудняюсь определить.
- Вчера был доктор Шварцман, определил, как холеру, - вмешался Максим Николаевич.
- Ну, какая же холера! - махнул в его сторону рукой Мочалов. - Какая-то комбинация... Диагноза на себя не беру... Надо послать за Шварцманом... Он ее видел вчера, а я уж что же... Я уж к шапкам пришел.
- Вы думаете, так плохо?
Максим Николаевич дотронулся до его локтя, и они вышли из комнаты на террасу.
- Пульс очень слаб, - тихо сказал Мочалов. - Очень тяжелый случай.
- Вы думаете, все-таки заразилась?
- Инфекция! Несомненно!.. Здоровенная!.. У меня был подобный больной на днях, мальчик лет тоже двенадцати, - крепкий такой малыш... И вот, - те же самые признаки... Горло и слабый пульс... Определил я, как скарлатину, но просто уж так: вижу, что не жилец...
- Умер?
- На другой же день.
- Так вы думаете... и... и... Мушка наша... тоже? - едва проговорил, просто вытолкнул из себя слова, чувствуя, что начинает дрожать.
- Безнадежна, - сказал Мочалов, закуривая папиросу. - Вам это говорю... матери бы не решился...
Максим Николаевич долго смотрел, пораженный, на огонь его папиросы, на крупные руки, на сизые щеки с лапками около помытых глаз, - сказал он это страшное слово или ему почудилось?
Мочалов непроницаемо курил, затягиваясь и скашивая глаза к носу.
- Да неужели же умрет Мушка? - с усилием переспросил Максим Николаевич, точно во сне.
- По-моему, безнадежна! - тем же словом, но как будто не то же самое, как будто "умрет", но как будто и не умрет, не "совсем умрет", не "окончательно умрет", сказал Мочалов и добавил: - Надо послать за Шварцманом.
- Кого же послать? Послать некого... Я сейчас сам.
Он взял было шляпу, чтобы идти, как к самой террасе неслышно подошла босыми ногами Шура; увидев Мочалова, она робко остановилась.
- Ты к Мушке, Шура?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27