Она сказала:
- Ну вот, теперь все, кажется, в порядке... Ах да, еще воды вам хо-лод-ной. Хорошо, сейчас будет вода.
Но воду вносил уже сам Покоев в белом с цветочками кувшинчике и два граненых стакана, а Белогурову и самый этот голос, грудной и негромкий, какой он услышал, и растяжка слова "холодной" показались настолько знакомыми, как будто слышал это совсем недавно.
Между тем Кудахтин уже отрезал кусок сот, еще не пробовал его, только держал перед собой на вилке, отправляя в рот глоток за глотком холодную воду, а уж на потном огненном лице его сияло блаженство.
Потом наперебой оба начали хвалить мед:
- Вот так лаванда! Тут ради одного только меду такого еще бы тысяч десять га лаванды надо развесть!
Покоевы сидели рядом около двери, она на стуле, он на табуретке, откуда-то внесенной; Белогуров приходился к ним боком.
Мед действительно казался ему изумительного запаха и вкуса, вода тоже единственной по своим достоинствам водой, но даже и увлеченный этим небывалым соединением такого меда с такой водой, он вдруг быстро повернул голову к женщине, почувствовав на себе ее слишком внимательный, изучающий взгляд.
Бесспорным показалось вдруг, что он не только видел ее где-то, но даже часто видел ее или не ее, но что-то было очень знакомое даже в этих тонких руках с угловатыми девическими локтями, хотя женщине было на вид уже за тридцать лет... Но самое знакомое было почему-то в очертаниях губ ее, прикрывавшихся как-то неплотно.
Покоев же между тем говорил:
- Пчеловодом сюда поступила сначала моя жена... Потянуло ее почему-то в эти места, а до того мы хотя тоже в Крыму, но в степной части жили. Потом, конечно, и меня сюда же перетащила. Она училась пчеловодству в техникуме, а я - пчеловод-практик с самого детства. Так мы тут всего хотя один только год, а пасеку увеличили почти вдвое... И у нас все ульи чистенькие, и гнильца, как в других тут в окрестности пчельниках, у нас и в заводе нет. Все ульи окурены... С будущего года, одним словом, пчельник наш серьезный доход совхозу будет давать, а потом год от году больше и больше.
Высасывая мед из сотов и запивая его щедро водою, Белогуров не столько слушал Покоева, сколько усиленно думал, где и когда это было, что он встречал, и как будто даже часто, его жену.
Когда он взглядывал на нее, то неизменно наталкивался на пристальный взгляд ее голубых, правда, уже выцветающих, но насупленных, как у Володьки, будто тоже вспоминающих глаз...
И вдруг она сказала ему:
- Послушайте, товарищ, а вы часом не из этих ли мест родом?
- Гм... Вот видите, - заулыбался Белогуров, - а я тоже смотрю на вас и думаю: где-то, кажется, мы встречались с вами! Только в этих местах я был лет шестнадцать назад, а после уж не приходилось.
- Шестнадцать лет?.. В двадцатом, значит?.. Ну, тогда так и есть! Мы с тобой в одном отряде партизанами были!.. Я тебя по твоим толстым губам узнала!
И женщина вдруг закраснелась, просияв, и стала девически молодою.
- Катя! - вскрикнул Белогуров, и, едва успев выплюнуть на тарелку воск, который жевал, он вскочил и протянул обе руки женщине.
Он хотел поцеловать ее крепко в эти неплотно сходящиеся, увядающие уже губы, но она наклонила голову, как под ударом, и своими толстыми губами он только коснулся белого ряда среди волос на ее затылке, а руки его охватили ее узкие покатые плечи.
- Сестрой милосердия была в нашем отряде, - сказал он Кудахтину, перебросив глаза через ее мужа. - Их было у нас две... Другую звали, кажется, Паша. И если бы ты, Катя, не ходила тогда в галифе и френче, я бы, конечно, тебя сразу узнал! У меня ведь есть все-таки память на лица, и ты ведь очень мало изменилась в лице и решительно ничего в фигуре... Но в женском платье мне ведь тебя никогда не приходилось видеть, припомни сама!
- Конечно, я тогда не носила платья, - сказала она, - раз я сама была тогда партизаном.
- Это она возилась с моей раной, Катя! - возбужденно говорил Кудахтину Белогуров. - Она бинтовала мне руку, когда пулю вырезал мне врач наш... Не знаю уж, был ли он действительно врач или только фельдшер, но хирург он был все-таки отличный... Только сам все покашливал, бедный...
- Он давно уже умер, я справлялась о нем, - вставила Катя, мать маленькой Кати. - А ради такой встречи я сейчас самовар поставлю, напою вас обоих чаем.
И она поднялась вдруг и выскочила в дверь, изгибисто мелькнув широким синим платьем. Кудахтин успел было бросить ей вслед: "Нам уж идти домой пора!" - но она захлопнула за собою дверь; притом водою, хотя он успел уже вытянуть ее три стакана, он все как-то не мог напиться, и чай представлялся ему заманчивым. Сказал же он, что надо идти, потому только, что присматривался к лицу Покоева в то время, как Белогуров как будто совсем не хотел его замечать, перебрасывая через него разгоряченные взгляды.
Между тем Покоев, это явно было для Кудахтина, очень озадачен был тем, что какой-то чужой человек, откуда-то вдруг пришедший, зовет его жену "ты, Катя", обнимает ее плечи и целует ее в пробор; он открыл рот, неестественно часто мигал веками, загар на его лице потускнел.
Он оправился только тогда, когда жена вышла. Раза два кашлянув, чтоб разыскать голос, для себя обычный, он, с запинками, сосредоточенно глядя на Белогурова, заговорил:
- Да-а... вот как вы, значит... Поэтому есть у вас память на местность. Шестнадцать лет не были в этих местах, а вот... сразу нас нашли... Ко мне, знаете ли, вот не так давно брат родной вздумал приехать с женой своей из Карасубазара, - он там работает. И вот он кружил, кружил по горам тут целый день, и пешком и на извозчике, - всячески, так ничего и не добился, где этот самый лавандовый совхоз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11