ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Комнатные?
- Самые комнатные, - сказал приезжий мужик.
- Какой породы?
- Породы - бог их знает: господские.
- Вырастут - маленькие будут?
- Самые маленькие, - сказал мужик.
Тут увидела Варенька огромного лохматого пса, привязанного к задку мужицкой телеги, такого же черного, как щенки.
- Это их... "мама"?! - вскрикнула Варенька.
- Какая ж "мама", барышня? Извольте посмотреть - кобелек! - и мужик поднял псу заднюю ногу.
Варенька не смутилась; о том, что кобелек может быть их "папа", не спросила; отобрала лучшего щенка и принесла. Комнатный щенок за зиму вырос так, что и на дворе ему тесно было, а кухарка жаловалась, что много ест.
Двух кроликов Тузик тоже съел по незнанию, что есть их нельзя; осталось восемь. Когда Варенька ставила на окно свой хрипучий дешевый граммофон, кролики выползали из амбара, один за другим - прыг-прыг - подбирались к окошку, становились на задние лапы, озирались один на другого, развешивали уши и слушали.
Варенька всплескивала руками и хохотала и звала неистово кухарку Степаниду посмотреть.
У Вареньки была уже крестница, двухлетняя теперь девочка Люба, дочка квартирантов, с мягонькими белыми волосиками, с синими глазками, и она с ней возилась все свободное от гимназии время.
Любила кормить ее конфетами, пришпиливать ей бантики розовые и синие, вертеть ее, как куколку, и припевать:
Делай ручкой хлоп-хлоп-хлоп,
Делай ножкой топ-топ-топ.
И туда и сюда
Повернемся без труда!
Без ума была от радости, когда крестница в первый раз назвала ее по имени; правда, назвала не Варей, а Калей, но так вышло еще забавнее и милее: Каля. Любила спрашивать ее при других:
- Как меня зовут, Любочка? Я - кто?
- Каля.
Потом хохот до слез и звонкие поцелуи.
А теперь, недавно, девочка ходила в саду по крупному рыжему гравию, которым посыпали дорожки, и сказала:
- Я... хожу... по сухарей.
И так это понравилось Вареньке, что несколько дней она только и повторяла это Любочкино: "Я хожу по сухарей"; вспомнит - и прыснет счастливо.
Но и о себе она думала упорно: надвигается настоящая взрослая жизнь: что в ней, в этой жизни? Готова ли она к ней?
И однажды, неуклонно каллиграфически, по всем правилам своего учителя чистописания, написала она письмо в Лондон к какому-то известному из газетных реклам графологу "с покорнейшей просьбой" определить по ее почерку, какой у нее характер.
На ответ приложила две марки, но ответа почему-то не получила, и насчет своего характера была в затруднении: каков он?
II
Удивительный выдался вечер, когда Вареньке пришел черед вторично дежурить.
Первый раз она храбро выдержала целую ночь, и утром, когда тихо посвистывала носом сонная бабушка, вся такая желтая-желтая, как шафран, а Лукерья уже завозилась на кухне, Варенька потянулась сладко, сделала крестик в романе, приоткрыла ставень, отворила форточку, глотнула росистого солнца, пахучего, клейкого сада, всего-всего утренне-радостно-апрельского, сколько могла вобрать, а потом неумойкой оделась, побежала спать домой ("домой" же это недалеко было, через улицу), и когда проснулась к обеду, как-то даже и рассказать нечего было: читала, на бабушку иногда смотрела, бабушка посвистывала легонько, - а страшного ничего.
Теперь же, когда шла она опять вечером, попался на улице семиклассник Костя Орешкин - нескладень и неряха. Когда были еще маленькие, приготовишки, звал ее "ослицей ширабахскою" (и откуда взял такое?), а теперь вздумал ухаживать, и так это у него смешно выходит, и такой стал глупый; и голос ломается надвое: то дискант, то бас.
Спросил (басом):
- Куда это, Варенька?
- А тебе зачем?.. К бабушке.
- Ну что ж... (дискантом) я подожду.
- Ого! Подожди-ка!.. Все жданки поешь. Утром выйду.
- Ну-у? Ночевать будешь у бабушки?
Рассказала, что с бабушкой и как дежурят - в пяти словах...
- И вот бабушка... и вот мы все: Ольга Ивановна, тетя Серафима Павловна, тетя Прасковья Павловна, и Даша, и Лиза, и я... и вот целую-целую ночь... и роман... И вот... Покойной ночи, а я уж пойду, ведь меня ждут.
А когда прощались, все никак не хотел он выпустить ее руку, и рука стала потная, так что она даже осерчала и выругала его ослом ширабахским, а он промолчал смиренно, как будто так и надо.
Очень нравилось Вареньке у Ольги Ивановны. Войдешь - обдаст геранью; это ведь только от герани в комнатах так тепло, и уютно, и оранжереечно.
Говорила Ольге Ивановне:
- Уверяют, что самый это размещанский цветок - герань! Какие глупости!.. Ну и пусть размещанский, пусть! А мне вот нравится, и все тут! И когда я выйду замуж...
Она хотела добавить, что тогда заведет себе обстановку, совсем как у Ольги Ивановны: и такие же шкафы с резьбой: на посудном - птицы, носами вниз, лапки связаны; на гардеробном - розы гирляндами и ленты бантиками; а на книжном - просто так, строго: колонны по бокам, с прямыми выемками и с коронками, как на судейских фуражках (книжному шкафу, конечно, ни птицы, ни розы не идут); и такую же заведет большую бронзовую лампу над столом, на которой два медведя лезли на дерево к пчелиному улью - умильные-умильные мишки, привычные-привычные, лезут и лезут уж сколько лет; и такие же занавески на окнах, и драпри над дверьми, и пол чтобы всегда был также чисто-чисто выметен-вымыт; и на столе в гостиной чтобы всегда две большие вазы: с фруктами - одна, с орехами - другая...
Многое еще хотела добавить, но добавляла не то, что хотела, а другое:
- Вот только что я совсем-совсем не хочу замуж!.. Зачем?
А Ольга Ивановна, у которой и теперь даже, в шестьдесят лет, волосы были густые и черные, а лицо свежее, добротное, хлопала ее по плечу шутя (такая была ухватка) и подхватывала смеясь:
1 2 3 4 5 6 7 8
- Самые комнатные, - сказал приезжий мужик.
- Какой породы?
- Породы - бог их знает: господские.
- Вырастут - маленькие будут?
- Самые маленькие, - сказал мужик.
Тут увидела Варенька огромного лохматого пса, привязанного к задку мужицкой телеги, такого же черного, как щенки.
- Это их... "мама"?! - вскрикнула Варенька.
- Какая ж "мама", барышня? Извольте посмотреть - кобелек! - и мужик поднял псу заднюю ногу.
Варенька не смутилась; о том, что кобелек может быть их "папа", не спросила; отобрала лучшего щенка и принесла. Комнатный щенок за зиму вырос так, что и на дворе ему тесно было, а кухарка жаловалась, что много ест.
Двух кроликов Тузик тоже съел по незнанию, что есть их нельзя; осталось восемь. Когда Варенька ставила на окно свой хрипучий дешевый граммофон, кролики выползали из амбара, один за другим - прыг-прыг - подбирались к окошку, становились на задние лапы, озирались один на другого, развешивали уши и слушали.
Варенька всплескивала руками и хохотала и звала неистово кухарку Степаниду посмотреть.
У Вареньки была уже крестница, двухлетняя теперь девочка Люба, дочка квартирантов, с мягонькими белыми волосиками, с синими глазками, и она с ней возилась все свободное от гимназии время.
Любила кормить ее конфетами, пришпиливать ей бантики розовые и синие, вертеть ее, как куколку, и припевать:
Делай ручкой хлоп-хлоп-хлоп,
Делай ножкой топ-топ-топ.
И туда и сюда
Повернемся без труда!
Без ума была от радости, когда крестница в первый раз назвала ее по имени; правда, назвала не Варей, а Калей, но так вышло еще забавнее и милее: Каля. Любила спрашивать ее при других:
- Как меня зовут, Любочка? Я - кто?
- Каля.
Потом хохот до слез и звонкие поцелуи.
А теперь, недавно, девочка ходила в саду по крупному рыжему гравию, которым посыпали дорожки, и сказала:
- Я... хожу... по сухарей.
И так это понравилось Вареньке, что несколько дней она только и повторяла это Любочкино: "Я хожу по сухарей"; вспомнит - и прыснет счастливо.
Но и о себе она думала упорно: надвигается настоящая взрослая жизнь: что в ней, в этой жизни? Готова ли она к ней?
И однажды, неуклонно каллиграфически, по всем правилам своего учителя чистописания, написала она письмо в Лондон к какому-то известному из газетных реклам графологу "с покорнейшей просьбой" определить по ее почерку, какой у нее характер.
На ответ приложила две марки, но ответа почему-то не получила, и насчет своего характера была в затруднении: каков он?
II
Удивительный выдался вечер, когда Вареньке пришел черед вторично дежурить.
Первый раз она храбро выдержала целую ночь, и утром, когда тихо посвистывала носом сонная бабушка, вся такая желтая-желтая, как шафран, а Лукерья уже завозилась на кухне, Варенька потянулась сладко, сделала крестик в романе, приоткрыла ставень, отворила форточку, глотнула росистого солнца, пахучего, клейкого сада, всего-всего утренне-радостно-апрельского, сколько могла вобрать, а потом неумойкой оделась, побежала спать домой ("домой" же это недалеко было, через улицу), и когда проснулась к обеду, как-то даже и рассказать нечего было: читала, на бабушку иногда смотрела, бабушка посвистывала легонько, - а страшного ничего.
Теперь же, когда шла она опять вечером, попался на улице семиклассник Костя Орешкин - нескладень и неряха. Когда были еще маленькие, приготовишки, звал ее "ослицей ширабахскою" (и откуда взял такое?), а теперь вздумал ухаживать, и так это у него смешно выходит, и такой стал глупый; и голос ломается надвое: то дискант, то бас.
Спросил (басом):
- Куда это, Варенька?
- А тебе зачем?.. К бабушке.
- Ну что ж... (дискантом) я подожду.
- Ого! Подожди-ка!.. Все жданки поешь. Утром выйду.
- Ну-у? Ночевать будешь у бабушки?
Рассказала, что с бабушкой и как дежурят - в пяти словах...
- И вот бабушка... и вот мы все: Ольга Ивановна, тетя Серафима Павловна, тетя Прасковья Павловна, и Даша, и Лиза, и я... и вот целую-целую ночь... и роман... И вот... Покойной ночи, а я уж пойду, ведь меня ждут.
А когда прощались, все никак не хотел он выпустить ее руку, и рука стала потная, так что она даже осерчала и выругала его ослом ширабахским, а он промолчал смиренно, как будто так и надо.
Очень нравилось Вареньке у Ольги Ивановны. Войдешь - обдаст геранью; это ведь только от герани в комнатах так тепло, и уютно, и оранжереечно.
Говорила Ольге Ивановне:
- Уверяют, что самый это размещанский цветок - герань! Какие глупости!.. Ну и пусть размещанский, пусть! А мне вот нравится, и все тут! И когда я выйду замуж...
Она хотела добавить, что тогда заведет себе обстановку, совсем как у Ольги Ивановны: и такие же шкафы с резьбой: на посудном - птицы, носами вниз, лапки связаны; на гардеробном - розы гирляндами и ленты бантиками; а на книжном - просто так, строго: колонны по бокам, с прямыми выемками и с коронками, как на судейских фуражках (книжному шкафу, конечно, ни птицы, ни розы не идут); и такую же заведет большую бронзовую лампу над столом, на которой два медведя лезли на дерево к пчелиному улью - умильные-умильные мишки, привычные-привычные, лезут и лезут уж сколько лет; и такие же занавески на окнах, и драпри над дверьми, и пол чтобы всегда был также чисто-чисто выметен-вымыт; и на столе в гостиной чтобы всегда две большие вазы: с фруктами - одна, с орехами - другая...
Многое еще хотела добавить, но добавляла не то, что хотела, а другое:
- Вот только что я совсем-совсем не хочу замуж!.. Зачем?
А Ольга Ивановна, у которой и теперь даже, в шестьдесят лет, волосы были густые и черные, а лицо свежее, добротное, хлопала ее по плечу шутя (такая была ухватка) и подхватывала смеясь:
1 2 3 4 5 6 7 8