шешнадцать если из двадцати четырех отнять, это и будет восемь... Вот эти самые восемь и есть наши, горхозные. Стало быть, для меня вся суть до точки ясна: они украли!" А я говорю ему: "Во-семь? Ты восемь досток считаешь нами краденые, гражданин Белов? А ты спросил меня, кто я такой? Я же есть хозяин и я природный плотник! Может у меня быть в своем сараю спрятано своих восемь досток или этого быть не может? Мы же до своих восьми досток у Романа шешнадцать достали и рады случаю такому были, а ты, гражданин Белов, бессовестно говоришь на нас, будто украли!" А он свое: "Нет, для меня ясно, - ночью вы до романовых шешнадцати наших восемь добавили, - вот и весь разговор!" Ну, тут уж наш Пожаров поднялся, а он же мужчина из себя очень видный, росту большого, голос у него громкий, - и начал он этого Белова крыть! Во-от башка у человека! "Какие такие, - спрашивает, - ваши есть доказательства насчет кражи? Что милиция в дом к Щербинину-гражданину пришла посля уж того, как ялик моторный на море был спущен, окрашен как следует, и имя свое имел "Грузчик", как есть он артельное законное хозяйство честных трудящих граждан, а не каких лодырей-кулаков, которые кровью людской питаются..." - и поше-ол! Вот говорил-то! Э-эх! Такую бы башку нашему брату! "Одни, говорит, у вас доказательства, что трудящий элемент из досток вещь полезную сделали, которая название свое имеет - транспорт, а те краденые доски, может, они теперь в какую деревню за сто верст у ехали, не могло нешто этого быть? Также и насчет цифры восемь. Почему бы это грузчикам, если уж на то пошло, чтобы непременно украсть, - почему бы им девять штук не уволочь, а?.. Они же, известно, грузчики, одним словом не какие-нибудь, а народ все здоровый, - им лишняя доска что? Пустяк дело ее захватить! А в ра-бо-те, товарищи судьи, доска лишняя не пустяк, нет! Вдруг одна вышла с сучком посередине? Хряснула, поломалась к чертям, - и что же, скажите, плотник ее тестом или же алебастырем клеить должен да таким манером в море на ялике ехать? В этих восьми штуках вся, говорит, и есть загвоздка. Сколько досток на ялик идет? Самое меньшее шестивершковых двадцать четыре. - А сколько куплено? Шешнадцать. - Значит, ясно, восемь уворовано. Почему это вам так ясно, гражданин Белов, а мне, напротив того, туманная выходит картина? Где у нас склад горхозный? Тут вот на площади, спроти базара, где и суд народный. А где ялик строился? На Сухой Балке. Каким же это, говорит, образом люди через весь город доски тащили и с ними никому на глаза не попались?" Вот так туману на глаза напустили - дымовой завес! Тут Белов свое: вполне можно, дескать, городом не ходить, а итить с досками только до моря, а там на Сухую Балку на лодке их доставить. А Пожаров свое: "Никаких я доказательств ваших не вижу, а вижу одну клевету на людей рабочих, которые, известно, есть у нас самый высший класс, выше которого быть не может!" Ну, тут уж Белов видит, что его не берет: "Доски, говорит, наши заметные - на них клейма везде и прочее... Прошу осмотреть ялик на месте". Ну, тут уж я не вытерпел, встал: "Обдумайте, что вы сказали! Как это доски вы свои заметите, когда все доски обчищены, сфугованы и краской двойной покрыты?" Ну, конечно, на суде смех... Вышел потом суд в другую комнату, десяти минут не сидели, - выходят, а народ весь подымается навстречь; читает судья: "По суду всех четырех считать оправданы!.." Вот как дело это было! Так считать приходится, - за людскую зависть заплатили. А сын, Николка мой, тот даже Белова увспросил: "А насчет мотора как вы считаете? Тоже мы его где-нибудь сперли?" - "Прошу, говорит, не имеющих касательства не задавать!.." Как же не имеет касательства, когда его, мотор этот, где теперь можно достать? Ну, о моторе им, конечно, вполне известно было, что мы его старый купили, - считался негодный брак и с торгов пошел. Тоже он нам монету стоил - за починку отдали, а как же? Зато же из него вещь получилась, а то бы должен он в железный лом итить.
Рассказывая это, дед сиял, как начищенный, а Оля слушала его и думала: где же были спрятаны в сарае доски так, что она их не замечала? Было неприятно ей, что к ним приходила милиция с обыском, и знала она, что отец и дед собирались идти на суд из-за ялика. Она и сама стала бы говорить дома об этих досках по-пионерски, если бы не верила отцу и семидесятишестилетнему деду. Но теперь она слышала, что отец Юры, Белов, всячески хотел доказать на суде, что они - воры... Это удивило ее, этого она никак не ожидала от отца Юры - это она крепко запомнила.
Вечером в тот же день она шла с красным знаменем впереди здешнего пионеротряда. Они так торжественно встречали другой пионеротряд, приехавший на большом пароходе с Кавказа. То есть она шла не совсем впереди. Впереди всех шел пионервожатый в костюме физкультурника, школьник лет пятнадцати Казанлы, потом барабанщик, а уж за ними она со знаменем, и по бокам ее две подруги, потом уже вытягивался пионеротряд, в конце которого за совсем маленькими, чтобы они не потерялись в толпе на пристани, следил ученик из школы Белошапка.
И Юра видел, как шел этот отряд, но главное, что в нем его поразило, это Оля Щербинина, какая она была важная со знаменем, как настоящая героиня, а две с ружьями по сторонам - как ее оруженоски.
Он проводил отряд до пристани, но там, в сутолоке, за спинами взрослых, не мог разглядеть как следует церемонию встречи двух отрядов - крымского и кавказского, а вмешаться самому в отряд как же было возможно? Конечно, сказали бы: "Ты откуда взялся? Разве ты пионер? Иди-ка ты прочь!"
Было очень досадно и то, что его вообще затолкали, оттерли: давка на пристани была страшная, - пришлось уйти, так и не досмотрев до конца, как Оля возвращалась обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12