- Так я и знал! - И Даутов рассмеялся совсем по-молодому. - Мне ведь тоже надо было еще проехать, да даже и не одну, а две остановки, но вот эта самая черноглазая Таня так на меня пристально глядела, что меня даже в пот вогнала, и я, признаться должен, этой инквизиции не выдержал и бежал малодушно.
Тут расхохотался и Леня, а Таня спросила сконфуженно:
- За кого же вы меня приняли?
- Ну, мало ли за кого я вас мог принять. Но... все хорошо, что хорошо кончается. Так лучше к вам, вы говорите, Таня?
- Да, лучше к нам, потому что я беспокоюсь, у меня ребенок.
- Ах, ребенок! Мальчик или девочка?
- Девочка.
- И тоже зовут Таней?
- Нет, Галей.
- Что ж, Галя тоже милое имя... Скольких лет?
- Моих тогдашних, - зарделась Таня еще больше, чем от небольшого морозца, который был тогда и ее подрумянил.
- Вот как отлично! Вот как чудесно! У Тани своя есть Таня, хотя и зовут ее Галей... Ну, идемте, идемте, друзья! Покажите мне вашу Галю! И будем вспоминать старое!
По пути к себе Таня все-таки зашла в магазин: теперь оно оказалось кстати, сказанное Лене наобум.
И пока Таня покупала, что ей казалось нужным для такого долгожданного гостя, как Даутов, сам Даутов, оставшись с Леней на улице, очень оживленно допытывался у него, чем именно он занят в Академии. Леня отвечал ему и охотно и обстоятельно, и когда Таня вышла из магазина с покупками, Даутов обратился к ней ликующе:
- Ну и муженек же у вас, Таня! Ну и молодчинище он у вас, что и можно было предвидеть еще в семнадцатом году, - и прошу не принимать этого за шутку! Я искренне рад за вас, Таня, вполне искренне! И он, мало того, что талантливый, - он еще и очень хороший человек, с чем вас и поздравляю!.. Очень хороший, повторяю, человек, что случается далеко не со всеми талантами, к великому и общему сожалению.
3
Они говорили всю дорогу, перебивая друг друга воспоминаниями. Перед Даутовым была теперь та маленькая Таня, которая называла его малахитовую лягушку неизменно "роскошной", и он рассказывал, как строил тоннели для ее поездов из ягод шиповника, и как иногда устраивал крушения этих поездов, и вообще все, что можно было вспомнить.
- Однако какая у вас хорошая память, - заметил Леня.
- Да-а... она и в студенческие годы была у меня хорошая, и мне самому это странно, что мне повезло сохранить ее. Было дело - однажды чуть не отшибли. Больше часу лежал без сознания. Вот видите - даже остался знак этого эксперимента.
И Даутов показал шрам на голове.
- Помню, - вдруг вскрикнула Таня. - Помню, вы показывали этот шрам маме!
- Вот, кстати, договорились до вашей мамы, Таня... Она... где же сейчас? Она ведь была учительницей. Прозрачная такая. Бывало там, в Крыму, хоть на солнце сквозь нее смотри! Она живет с вами здесь?
Таня давно ждала этого вопроса, но когда он спросил, у нее как-то необычно для нее самой дернулось сердце.
- Нет, она осталась жить там же, где тогда вы жили, в Крыму... Там и я жила, пока не окончила среднюю школу.
- А-а... Да, там хорошо, в Крыму... Хорошо.
И, сказав это, такое ничего не значащее, Даутов тут же обратился к Лене с каким-то вопросом, которого даже не расслышала Таня, так как думала в это время, что же она напишет матери, которая всего лишь неделю тому назад писала ей, что она, кажется, при смерти, что ей очень плохо...
Даже страшно вдруг стало Тане: ведь письмо писалось неделю назад, она получила его всего лишь за день перед этим и еще не решила, что ей делать, только послала телеграмму матери: "Горячо верю, что тебе лучше. Пожалуйста, телеграфируй это". И действительно, в этот же день к вечеру получила ответную телеграмму: "Мне стало несколько легче"... Когда она встретила Даутова в трамвае, у нее все время сверкали в мозгу слова телеграммы, какую она пошлет теперь: "Мама, спешу тебя обрадовать: я нашла Даутова". Теперь эти слова хотя и оставались в ней по-прежнему, но... они уже перестали сверкать.
И как-то сразу вслед за этим как бы какая-то мишура, позолота слетела с лица Даутова в ее глазах; точно повторилось то самое, что случилось уже с нею там, в Крыму: тот, кого она приняла там за Даутова и привела к матери, оказался совсем не Даутов, а Патута!
И так же точно, как огорченно удивилась тогда ее ошибке мать, готова была разочарованно удивиться Таня, но в это время из другой комнаты вошла Прасковья Андреевна, ведя за ручонку маленькую Галю, и Даутов вскрикнул вдруг совершенно непосредственно радостно:
- Это ваша дочка? Вот! Вот она - крымчанка! Таня!
Даутов ни к кому не обращался при этом и ни на кого больше не глядел, только на Галю и к ней протянул руки, показавшиеся Тане очень почему-то длинными, но такими именно, какими она видела их в своем младенчестве.
А Галя без всякой робости перед новым человеком подала ему свою совсем крохотную ручонку и сказала привычно:
- Здрасте!
- Таня! - пораженно вскрикнул Даутов, притягивая ее всю к себе, а Галя совсем по-тогдашнему, Таниному, со вздохом отозвалась на это:
- Нет, я не Таня, я - Галя.
И только после этого уселась на колени гостя и внимательными, как у своей матери, глазами начала разглядывать чужого для себя человека так, как будто в нем не было решительно ничего чужого.
И Даутов нисколько не удивился бы теперь, если бы она вдруг спросила, как когда-то Таня:
- Посюшьте, сюшьте, - а где ваша лягушка?
Ему даже представилось, что эта лягушка из малахита сейчас лежит у него в кармане, и он ее вынимает, показывает этой Гале, а она вертит ее в ручонках и говорит по-Таниному восхищенно:
- Ах, какая роскошная!
А так как он прислонил щеку к головке Гали, то вспомнил, как говорила мать Тани о своей маленькой дочке: "И так от нее детишкой пахнет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17