.. Тут успевай только солдат обшивать да рабочих, а прочие кое-как, дескать, проходят... Вот поэтому и берегешь... Что бы ни давали по книжкам, по ордерам, - я все беру, при-го-ди-ится!
- Так что к десяти годам войны вы уж приготовились? - вставил доктор.
- А как же... Раз в газетах пишут: войной да войной нам иностранцы угрожают, - значит, войны не миновать... А разве наши, как при царизме, кому-нибудь уступят, или они с фронта уйдут?.. Наши будут до полной победы, а на это все срок да время... Я и сама, когда газеты читаю, только и ищу, кого каким орденом наградили за работу, а кого - за то, что он полезное изобрел, потому что у меня их четверо, кого надо наградить орденом за работу, а пятый - изобретатель... Вот когда я так газетами интересуюсь, я тогда в комнате сижу, их проглядываю, а то не очень-то я люблю в комнате сидеть... Что комната?.. Тот же, я считаю, гроб, только ростом побольше... Мне, как я тепло оденусь, и холод не особо страшен... Я и в театр когда пойду, и в балете бываю, и в цирке тоже... Дурова тюлень, например, ученый, - как он попа играет! Прямо артист! Стоит перед аналоем таким, а на аналое книга церковная в кожаном переплете, застежки металлические, и бормочет себе, бормочет, как и в самом деле поп!.. Ну, конечно, мое дело старушечье мне и в церковь никто не воспрещает пройти, певчих послушать... Только я, какие мрачные очень церкви, тех обегаю...
- Одним словом, жить вы любите в свое удовольствие? - буркнул Вознесенский.
- А как же? Я только об этом теперь и забочусь! - очень искренним тоном сказала Уточкина. - Ведь зря, что ли, крови человеческой столько пролили? Все об людском о счастье болели, как его достигнуть... Вот и нашли социализм... Мы вот сейчас ничего, сладкую пищу едим, она и прежде такая пища была, только какие ее ели, те радовались, а какие ее приготовляли, те плакали... Мне и самой раз пришлось над пищей плакать... Это во время того, как голод был повсеместный... Сготовила я тогда детям последнее, что было, рыбу на большом противне, совсем с чуточкой, совсем с капелькой масла постного... Ну, конечно, в мучице обваляла... Стоит моя рыба в теплой русской печке, железным листом закрытой, а уж вечер - зимою это рано смеркалось, - а тут хозяйка избы той, где мы тогда жили, домой откуда-то явилась и сняла она свои валенки, мокрые, да грязные, да вонючие, сушить их в печку сунула (пощупала, значит, что печка теплая), сунула и опять печку закрыла... А не больше как через четверть часа дети мои, какие тогда со мной были, являются "Есть, мама, что покушать?" - "Да уж на сегодня, говорю, хватит, поедим, а на завтра авось что-нибудь достанем..." Иду это к своей печке, открыла, - что же это, батюшки мои, - чьи-то ноги из моего противня торчат?.. А около никого нету, - хозяйка переобулась, опять ушла куда-то, и спросить не у кого... Протянула я в печку руку со страхом, смотрю - валенки хозяйкины, один и другой... И вся, значит, та грязь, какая на них была, вся-то она на мою натекла на рыбу... Ахнула я и вся сомлела!.. Как же теперь дети мои будут этакое есть?.. А думать долго над этим тогда уж некогда было: они пришли голодные, и они уж ждут, ничего не знают, только тарелками за столом гремят в горнице... Что же я им сказать должна? А они чтобы, день бегавши, голодные оставались через эти валенки бабьи?.. Никак я этого не могу допустить, чтобы голодные были и так спать легли. Взялась я все куски на противне на новый манер перекладывать: какие погрязнее - эти к своему краю, какие почище - на их конец... Кое-как кончила, несу... Подала им, на тарелки разложила, а сама так и стою столбом. А ну как что ядовитое на своих сапожищах хозяйка наша с улицы принесла? Вдруг вот поедят с этим ядом и заболеют? Заболеют да вдруг еще помрут?.. Все это в моей голове мелькает, стою я сама не своя... Крикнуть им хочу: "Да не ешьте вы гадости этой!" - а голосу никакого нету. Села я тогда с отчаянием да самый какой кусок всех был грязнее, что я обчистить не могла, и ну его чавкать... Все равно, думаю, когда такое дело: раз нам помереть, пускай уж все вместе помрем!.. Сама все на них гляжу, чтобы мне эти валенки грязные в глаза не вязли, а сама чавкаю... И слышу ведь, что под зубами у меня грязь хрустит, а себе же самой втолковываю: "Что ты! Да это же хрящик рыбий..." Так мы все это снадобье и поели дотла... Голод-то что значит!.. Пускай, дескать, я завтра помру, зато же я сегодня сыта!.. И дети мои тоже сыты... Ну, конечно, так вышло, никто из нас и не заболел... Да ведь, признаться, много люди болеют от чего? - от одного мнения...
- Это правда, - согласился Вознесенский. - Был, например, ученый Петенкофер: выпил он стакан воды с холерными бациллами, не допуская и мысли, что холерой заболеет, и остался жив и здоров... к изумлению Коха.
- Вот видите!
- И, однако, тот же Петенкофер покончил жизнь самоубийством... приблизительно в вашем возрасте, - закончил доктор, - даже лет на несколько старше...
- Ну-у... это уж он сделал глупо, - прошмелила старуха.
Доктор затянулся, папироса осветила рыхлую круглоту его почтенно раздавшегося во все стороны носа, старуха докурила свою папиросу, отвернувшись, бросила окурок на мокрую каменную лестницу веранды и спросила:
- Это чей был ученый?
- Немецкий...
- Вот уж не ожидала! А может, это во время войны было, когда начали немцев бить, - ну, тогда уж немудрено было голову потерять, разумеется, если одинокий...
- Гм... Сама мудрость гласит вашими устами, - буркнул доктор.
- Да уж глупой никогда не была... Такие находятся, говорят, что это мне повезло счастье, не-ет, теперь не такое время настало, чтобы глупому да еще чтоб везло!.. Теперь умному по его уму дается...
- Та-ак!.. Так-так... - вздохнул почему-то доктор. - Значит, стоите вы теперь прочнее прочного, как гриб подорешник на пяти ножках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15