.. У нас в экипаже есть барон Краних, остзеец. Мог бы, кажется, во время войны с немцами держаться поскромнее, однако нос дерет высоко... кстати сказать, в Балтийском флоте, мне говорили, служил до войны еще князь Барятинский, чуть ли не сын победителя Шамиля и наместника Кавказа, - так того исключили из своей среды за то, что женился на актрисе Яворской. Эта Яворская имела свой театр, а князь Барятинский, лейтенант, писал для ее театра пьесы, значит, вполне естественно ему было на ней жениться; так нет, видите ли, - актриса! По их понятиям все равно что публичная женщина. И вот, извольте, князь Барятинский, оставить службу: вы мараете морской мундир!
- Вот как, скажите, пожалуйста! - удивился Алексей Фомич. - И как же вы там ладите с ними с такими?
- Теперь военное время, приходится им быть вежливыми и со мной. Вот эта штуковинка, - коснулся своего значка Калугин, - все-таки мне помогает: как-никак - высшее образование. Да и сам я стараюсь держаться с ними не на короткой ноге, а в пределах служебного приличия. Я ведь совсем не пью и не курю даже... Потом, какие еще у меня есть качества? Я - порядочный гимнаст и хорошо плаваю, чем может похвалиться не каждый из них, кадровых.
- А как вы полагаете все-таки, как по вашим наблюдениям: далеко еще до взрыва народного негодования против войны или уж близко? - отчеканивая слова, спросила вдруг Надя, долго до того наблюдавшая его молча.
- До взрыва... народного негодования, вы сказали? - повторил Калугин, несколько как бы опешив от неожиданности услышать такой вопрос.
- Да, именно! - упрямо подтвердила Надя. - То, что вы рассказали о недовольстве матросов, дает ли какие-нибудь надежды на близость взрыва?
- Как вам сказать... - задумался Калугин и в знак неопределенности развел руками, а Сыромолотов, как бы желая пояснить, почему так спросила Надя, вставил добродушным тоном:
- Она у меня радикалка, вы не удивляйтесь! Недавно мне даже читала чьи-то стихи о взрыве, весьма энергично. - И обратился к жене: - Прочитай-ка их, Надя!
- Да этот взрыв совсем из другой оперы, - досадливо отмахнулась от него рукой Надя. - Это старинные стихи Аполлона Майкова, и я думаю, что Михаил Петрович и без меня их знает.
- А-а! Это про наш Крым! - оживленно сказала Нюра. - Там и Судак и Феодосия, только они называются по-древнему: Сули и Кьяфа. Из времен покорения Крыма Магометом Вторым.
- Не знаю, право... Что же, прочитайте, - обратился к Наде Калугин.
- Я прочитать могу, но... я не о том взрыве вам говорила...
И, не вставая с места, только сдвинув брови, отчего продолговатое тонкое миловидное лицо ее стало вдруг суровым, гордым, Надя начала декламировать:
Сули пала, Кьяфа пала,
Всюду флаг турецкий вьется...
Только Деспо в черной башне
Заперлась и не сдается.
"Положи оружье, Деспо!
Вам ли спорить, глупым женам?
Выходи к паше рабою,
Выходи к нему с поклоном!"
- "Не была рабою Деспо
И не будет вам рабою!"
И, схватив зажженный факел:
- "Дети, крикнула, за мною!"
Факел брошен в темный погреб...
Дрогнул дол, удар раздался
И на месте черной башни
Дымный столб заколебался.25
- Все? - спросил Калугин.
- А что вам еще надо?
- Освобождения, значит, не было?
- Зато взрыв состоялся... Человеческое достоинство проявлено... Притом в полной своей силе, - сказала Надя, так пристально глядя на Калугина, что он, подумав, отозвался ей:
- По-видимому, все-таки до точки кипения у наших матросов еще порядочно...
Он вскинул голову к стенным часам, вынул свои карманные, завел их и добавил горестно:
- Надо идти!.. Очень не хочется, а надо, ничего не поделаешь, а то могу опоздать на катер.
В комнате стало уже заметно сумеречно, но огня не зажигали. Да и наступающая ночь обещала быть светлой: в небе не было заметно ни облачка. Калугин поднялся.
- Итак, - обратился он с торжественностью в голосе к Алексею Фомичу и Наде. - Кажется, лишнее говорить мне вам, как я благодарен, что вы приехали, что вы замените меня Нюрочке!.. Она знает, куда ее надо везти, к кому обратиться... может быть, завтра, - добавил он и с еще большей почтительностью, чем при своем появлении, поцеловал руку Нади и долго жал обеими руками мощную руку Алексея Фомича, глядя на него проникновенно, потом приник к Нюре, прощаясь.
- Главное, не робей! - говорил ей вполголоса. - Готовцев ручался мне, что все обойдется благополучно.
Надев шинель и взяв фуражку, он сделал от двери общий поклон и вышел, и некоторое время в комнате было тихо.
- Ну, Надя, как ты находишь мужа Нюры? - приподнято спросил жену Сыромолотов и подмигнул не без лукавства.
- Мне он очень понравился, - просто сказала Надя.
- Должен признаться, что и мне тоже... Да, должен в этом признаться... А я - я, - зарокотал Алексей Фомич, обращаясь к Нюре, - очень строг к людям, о чем прошу помнить, и мне угодить оч-чень мудрено, имейте это в виду!
Нюра улыбнулась строгому тону и виду художника, а Надя заметила:
- Уходить пора уж и нам, Алексей Фомич. Надо только договориться насчет завтрашнего.
- А что тут договариваться? Часов этак в девять мы приедем сюда на извозчике, а Нюра до этого времени должна хорошенько выспаться, чтобы быть в надлежащей форме, как говорят цирковые борцы, и собраться.
Потом, приглядевшись к Нюре, насколько позволили сумерки, Сыромолотов добавил:
- Робеть же нет решительно никаких оснований... Я помню, жена моя, первая, говорила, что ее роды тянулись более суток... Больше суток, вы только представьте! Матросов и офицеров на двух тральщиках, - сколько их там было десятков, - убило мгновенно, они не мучились, а чтобы родить одного, всего одного только человека, который мог ведь родиться и мертвым или помереть через день-два после родов, молодая женщина должна была нечеловечески мучиться больше чем двадцать четыре часа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12