Я тотчас раскаялась и, изобразив на лице любезную улыбку, спросила, не хочет ли он печенья.
– Печенья? – подозрительно переспросил он.
– Ну да! – сказала я и достала из кармана кулек. – Неужели непонятно? Ты не знаешь, что такое печенье?
Пораженная тем, что ему неведомы такие вкусные вещи, я протянула ему овсяное печенье, на которое мама была великая мастерица.
Тень взял его, словно это был самый страшный яд, и, обнюхав, как кошка, подозрительный кусок мяса, засунул целиком в рот.
– Вкусно, – признал он, прожевав и проглотив печенье. – А еще у тебя есть?
Мама всегда давала мне с собой не меньше дюжины, и Тень в одну секунду съел десять штук.
– Неужели твоя мама никогда ничего не печет? – сухо спросила я, с усмешкой наблюдая, как он облизывает пальцы.
– У меня нет мамы, – безразлично ответил он, на всякий случай сверкнув черными глазами, как бы я не принялась его жалеть.
Воцарилось неловкое молчание, потому что я никак не могла придумать ничего веселого для беседы, а с гор подул, о чем-то печально вздыхая и срывая листья с деревьев, ветер. Полегла желтая трава, словно уступая его силе. Прошло всего несколько минут, а тучи уже закрыли солнце, и только тут до меня дошло, что скоро станет темно и холодно. Мне же предстоял неблизкий путь домой.
– Мне пора, – объявила я, – а то папа сдерет с меня шкуру. Он не любит, когда я гуляю до темноты.
– Тебе далеко до дома, – сказал Тень.
Он словно знал, где я живу, чем очень меня удивил, однако мне надо было подумать о гораздо более серьезных вещах.
– Ладно… Пока, – бросила я на прощание и помчалась по тропинке к реке, совершенно забыв о своем букете.
Тропинка, по которой я шла днем, была самой короткой до дома, но в темноте лес пугал меня, поэтому я предпочла берег реки, хоть знала, что так мне ни за что не успеть вовремя, и уже предчувствовала тяжелую руку папы на своей попке.
Не успела я одолеть и нескольких ярдов, как услыхала за спиной стук копыт. Глянув через плечо, я увидала догонявшего меня индейца и испугалась. Значит, он все-таки решил меня убить!
Теперь я боялась по-настоящему и торопливо искала, где бы спрятаться, но было уже слишком поздно. В ужасе я стала молиться, а он искренне удивился и даже рассердился, когда легко подхватил меня с земли и усадил перед собой на лошадь.
– Мне бы не хотелось, чтобы с такой худой девочки содрали шкуру, – без тени улыбки проговорил он и пустил лошадь в галоп.
Мне было очень весело скакать по пыльной дороге, хотя ветер ледяными пальцами вцеплялся мне в волосы, и я просила индейца: «Быстрее! Быстрее!»
Мы делали крутой поворот, когда прямо перед нами тропинку пересек олень с белым хвостом. Тень с воинственным кличем, от которого у меня мурашки побежали по спине, что было силы натянул поводья, но мог бы этого и не делать, потому что его старой лошади было далеко до испуганного оленя. Грациозно поведя хвостом на прощанье, он исчез в кустах.
Через несколько минут, ссадив меня у парадной двери, Тень, не сказав ни слова, отправился в обратный путь.
В то время наш дом не представлял из себя ничего особенного. Строение с тремя комнатами посреди дюжины акров вспаханной земли. Однако построено оно было на совесть. Папа об этом позаботился. Рядом паслись четыре коровы, годовалый теленок и две упряжные лошади – Теннесси Уокер, принадлежавший папе, и моя старая кобыла Нелли. Свинья с поросятами, у которых были очень смешные хвостики, жила отдельно за домом. Шесть элитных несушек ковырялись в земле рядом с поленницей, выискивая червяков и между делом переговариваясь друг с дружкой.
Наш дом стоял на фоне невысокой гряды холмов, густо поросших травой. По обеим сторонам входной двери мы посадили два куста шиповника. На окне колыхалась белая занавеска. Я не сомневалась, что мой дом был самым красивым в мире!
Едва я рассказала, что домой меня привез индеец, как папа с мамой начали на меня кричать. Папа даже побелел от злости. Он вопил, что я сошла с ума, что совсем забыла об осторожности, что меня могли похитить, убить или даже хуже.
Я наивно спросила, что может быть хуже смерти, и тогда папа побагровел, пробормотал что-то непонятное и выбежал из дома.
Как ни странно, мама переживала меньше. Она, даже, в конце концов, улыбнулась, когда я ей рассказала, как Тень в мгновение ока проглотил десять из двенадцати печений и наверняка съел бы еще десять, если бы они у меня были.
– Знаешь, дорогая, я рада, что у тебя теперь есть друг, – сказала она, погладив меня по щеке, как только она умела.
И это сказало мне больше всех слов на свете.
А теперь я расскажу вам о моих родителях. Папа у меня был очень большой, не высокий, а по-настоящему большой, с руками, как бревна, и плечами шире амбарной двери. И, звали его, Сэмюэл Обидна Кинкайд, но мама называла его ласково Кудряшкой, потому что у него вились волосы. Наверное, если бы кто-нибудь еще позволил себе нечто подобное, он бы отдубасил смельчака палкой, а с мамой он прямо-таки весь сиял от счастья. У папы были длинные бачки, голубые глаза и рыжие усы. Ярко-ярко-рыжие! И характер у него был горячий под стать его усам. Правда, он никогда не злился долго.
А мама была настоящей красавицей. Нет, не милой или симпатичной, а воистину красавицей душой и телом. Ее кожа цвета слоновой кости не темнела даже под самым жгучим солнцем. Прелестные каштановые волосы она немилосердно стягивала в пучок на затылке. И таких теплых серых глаз, как у нее, не было ни у кого на свете. Даже звали ее красиво: Кэтрин Мэри Кинкайд. Я никогда не слышала, чтобы мама всерьез повысила голос или произнесла грубое слово. Если ангелы живут на земле, то моя мама была ангелом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87