– В таком случае этот ребенок не может быть твоим сыном!
– Не может, но будет.
– Зачем он тебе?
– Я буду любить этого мальчика, потому что он – сын Мадины. Единственное, что от нее осталось.
– Ты уверен, что она погибла?
– Это ужасно, но мне приходится верить, – глухо вымолвил Мансур.
Джахангир-ага решительно произнес:
– Послушай! Сколько бы ты ни горевал, ничего не изменится. Потерянного не вернешь. Утешать тебя я не стану. Скажу одно: надо верить в лучшее, ибо никакая вера не может быть истрачена напрасно. Судьба всегда отвечает на тайные призывы сердца.
Мансур поклонился.
– Благодарю вас, ага.
Командир янычар сделал нетерпеливый жест.
– Садись! Не могу смотреть, как ты стоишь передо мной с ребенком на руках!
– Мне не тяжело держать эту ношу.
– Пока, – уточнил Джахангир-ага и заметил: – Лучше отдать его какой-нибудь женщине.
– Я сам буду воспитывать ребенка.
– Каким образом?
– Если понадобится, оставлю службу.
– Не сходи с ума! – воскликнул Джахангир-ага, после чего сказал: – Вот что. Пока ребенок еще мал, определи его на воспитание. Я разрешу тебе навещать мальчика. А когда он подрастет, запишем его в янычарский корпус.
– Едва ли его мать была бы рада такому решению! – С горечью произнес Мансур.
– У тебя нет другого выхода. Ты умен и храбр – наверняка дослужишься до старшего офицера и сможешь держать сына при себе. И… прошу тебя, еще раз подумай о том, действительно ли тебе нужен этот ребенок!
Мансур перевел дыхание. Он знал, что нанесенная судьбой жестокая рана никогда не затянется, но отдать сына Мадины означало потерпеть полный крах и окончательно потерять все надежды.
– Да, ага, он мне действительно нужен.
Когда Мансур остался один, он упал на колени и, разрывая пальцами землю, застонал. В протяжном, громком стоне, вырвавшемся из его горла, отразилось все отчаяние, вся боль, весь страх перед нелепой бессмыслицей грядущей жизни.
Глава X
1662 год, аул Фахам, Кавказ
Над серыми зубцами хребтов все так же курились легкие, похожие на серебристую пыль облачка; ветер гнал волны холодного воздуха, а за обрывистой кромкой берега шумела бурная и чистая, как девичьи слезы, река.
Хотя сердце по-прежнему тоскливо ныло, Мадина вдруг ощутила в душе целительную легкость. Она была почти дома и знала, что там будет к кому прислониться, дабы получить помощь и выплакать свое горе. Девушка побежала бы по тропе, если бы у нее были силы. Но она шла с трудом и боялась присесть, потому что была уверена, что уже не встанет. Первые схватки начались еще ночью, а сейчас было утро, и Мадина рисковала родить прямо на дороге. Молодая женщина мысленно уговаривала ребенка не спешить появляться на свет.
Еще несколько месяцев назад ее можно было увидеть на улицах Стамбула. Мадина медленно бродила по городу и как будто что-то искала – то, что уже не представлялось возможным найти и вернуть. Дни и часы слились в сплошной кошмар. Она перестала следить за собой, не умывалась, не расчесывала волосы и ничего не ела. В конце концов, она просто упала на улице. Ее подобрали добрые люди, накормили, привели в чувство, и черкешенка стала жить у них, пока не решила, что делать дальше.
Точно так же совершенно чужие люди помогли Мадине, когда ее, наглотавшуюся дыма, сбили с ног во время пожара. Когда девушка, наконец, смогла отыскать дом, где жила с Мансуром, там не было никого, кто мог бы сказать, где ее ребенок. Тогда Мадина отправилась в янычарские казармы. Она все еще не теряла надежды, ибо знала: Мансур сделает для нее все – утешит, поддержит, а главное, поможет найти Ильяса.
Янычары с откровенным любопытством разглядывали девушку; некоторые отпускали неприличные шутки. Она попросила позвать Мансура. Один из воинов ответил, что янычар по имени Мансур погиб на пожаре, спасая людей. Мадина ничего не ответила и, развернувшись, пошла бродить по городским улицам, подернутым серым пеплом и черной маслянистой копотью. Так же черно было и в ее душе. Сердце превратилось в комок боли, в кровоточащую рану.
Вскоре Мадина поняла, что беременна. Это было не только неожиданно, но и стало для нее спасением – в противном случае она едва ли осталась бы жить. Перед ней стоял нелегкий выбор: вернуться на родину или остаться в Стамбуле – по крайней мере, на ближайшие два года. Мадина решила попытаться добраться до дома.
Когда она впервые вошла в этот пестрый, как хвост павлина, ошеломляющий звуками город, он показался ей грандиозным, способным соединять в себе все явления мира, чем-то таким, чего она не могла вообразить и объять разумом. Теперь Мадина его ненавидела, ибо он отнял у нее все, что она имела.
Возвращение домой заняло куда больше времени и сил, чем она предполагала, и за те долгие месяцы, пока девушка искала караван, а потом шла вместе с ним, преодолевая трудности пути, давая дерзкий отпор лихим людям, ее душа и сердце оделись в невидимую, но прочную броню.
Мадина часто вспоминала Мансура. Теперь она понимала, что вполне могла бы остаться с ним и, возможно, была бы счастлива. Однако надежды рухнули, едва зародившись и не успев окрепнуть, и она ничего не могла поделать. Оставалось ждать появления на свет ребенка и жить дальше.
В небе разливалось сияние солнца, бросавшее нежный золотистый свет на рассеченные змеящимися трещинами скалы, над которыми поднимался легкий туман. Жизнь в ауле пробуждалась рано: блеяли козы, лаяли собаки, слышались крики детворы. Люди спешили взяться за работу, понимая, что пройдет немного времени – и солнце начнет нещадно палить, а нагретые камни будут источать удушливый жар.
Жизнь обитателей Фахама была далека от пустой суеты и беспокойства;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70