– Ты ее никогда не найдешь. Начался буран. Она уехала, и ты никогда…
Бэрк направил лошадь прямо на него, и Джулиану пришлось поспешно отшатнуться, чтобы не попасть под копыта.
– Если ты за ней поедешь, я дам знать Денхольму, что она была здесь! Ты пойдешь под трибунал!
Бэрк остановился.
– Кэтти Леннокс. Вот как ее настоящее имя!
– Откуда ты знаешь?
– Она сама мне сказала! Мы посмеялись над тобой. Она…
– Лжец.
Он вытащил ногу из стремени и пнул Джулиана в грудь. Тот накренился назад и шлепнулся навзничь на усыпанный соломой пол.
– Я напишу Денхольму сегодня же! – завизжал Джулиан ему вслед, цепляясь за дверной косяк. – Ты ее никогда не найдешь! Она мертва!
Вой умалишенного вскоре затерялся в густом снегопаде и свисте ветра, но на протяжении многих миль продолжал отдаваться в ушах Бэрка.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
20
Эдинбург
Февраль 1746 года
Тихая и элегантная улица Бельмонт-Крессент располагалась в богатом квартале в южной части большого города. Местность тут была слегка холмистая, поэтому почти в любой день из окон, выходящих на запад, можно было любоваться на Эдинбургский замок. В этот день холодный пронизывающий ветер гнал по мостовой опавшую листву и трепал черные ленты траурного венка, прикрепленного к двери дома номер 6, третьего с краю на восточной стороне. Открылась дверь, и человек с медицинским саквояжем спустился по ступенькам крыльца к ожидавшей его карете. Он казался хмурым и озабоченным. Точно такое же выражение было написано на лице высокого, но сгорбленного мужчины, остановившегося в дверях. Не обращая внимания на ледяной ветер, он попрощался с доктором и проводил взглядом отъехавшую карету.
Когда карета скрылась из виду, высокий мужчина вошел обратно в дом, тяжелым шагом, словно его сапоги были подбиты свинцом, пересек облицованный изразцами холл и поднялся по лестнице, грузно опираясь на перила. На верхней площадке он остановился, молча глядя на закрытую дверь в конце коридора. Морщины на его загрубевшем лице углубились от беспокойства, он беспомощным жестом провел рукой по длинным седым волосам. Женщина средних лет тихо вышла из-за заветной двери и заторопилась, увидев его на другом конце темного коридора.
– Мистер Иннес, – заговорила женщина взволнованным, но приглушенным голосом, – что сказал доктор?
Иннес устало прислонился плечом к стене, оклеенной веселыми обоями, и безнадежно покачал головой.
– Ничего хорошего, Мэри. Он говорит, что она последует за матерью еще до прихода весны, если не возьмет себя в руки.
– Боже упаси! – воскликнула женщина. – Но я ничуть не удивляюсь. Вы только взгляните на поднос, что она отослала обратно. Почти не притронулась! И вот так уже чуть ли не три недели!
– Доктор говорит, что ее рана зажила и только горе мешает ей поправиться. Эх, кабы она так не отощала, я бы, кажется, задал ей хорошую трепку, да как погляжу на эти комариные мощи, так духу-то и не хватает. Но я, ей-Богу, решусь: видеть не могу, что она с собой вытворяет!
– Вы пойдите да поговорите с ней, мистер Иннес, может, она вас послушает. Уж я-то, можно сказать, мозоли на языке натерла, пытаясь ее образумить.
– А я, думаешь, не пытался? – возмутился Иннес. – Как об стенку горох! Но ты права, Мэри, я еще попробую. Похоже, больше мы ей ничем помочь не можем.
Задернутые шторы придавали комнате, освещенной лишь огнем камина да единственной свечой у постели, унылый вид покойницкой. Несмотря на безупречный порядок и чистоту, в воздухе стоял затхлый запах непроветренного постельного белья и давно увядших цветов. Иннес подошел к камину и с нарочитым шумом подбросил в него полено, надеясь, что неожиданно громкий звук развеет царящую в помещении похоронную тишину. Женщина на постели открыла глаза и посмотрела на него, оставаясь, однако, совершенно неподвижной. Он перешел к окну и раздвинул шторы, впустив в комнату скупой свет зимнего дня.
– Пожалуйста, не надо, – послышался с постели тихий бесцветный голос.
Иннес повиновался с тяжелым вздохом.
Подойдя к постели, он глянул на нее сверху вниз. Ему хотелось выглядеть суровым, не проявлять сочувствия, но внезапно накативший спазм сжал горло. На бледном лице, смотревшем на него с подушки, выделялись одни лишь темные круги под глазами да выпирающие скулы. Единственным ярким пятном были волосы, по-прежнему неукротимо рыжие, заплетенные в толстую косу, лежавшую на плече. Глаза, утратившие свою бирюзовую яркость, были отуманены болью. Вцепившаяся в покрывало исхудалая рука казалась восковой и неподвижной, как у трупа. Увидев все это, не расположенный к сантиментам Иннес вздрогнул и отвернулся.
Совладав с собой, он подтянул к себе стул.
– Мисс Кэт, – начал он почти сердито, – доктор говорит, что вы ведете себя как круглая дура. Он умывает руки и говорит, чтоб его больше не звали, пока вы не умрете. Надоело, говорит, ему смотреть на вашу постную физиономию. Мэри тоже хочет взять расчет. Что толку, говорит, работать, готовить для неблагодарной девчонки такие кушанья, что пальчики оближешь, а потом получать их назад холодными и даже не распробованными?
Ввалившиеся глаза, окруженные темными тенями, похожими на синяки, казались особенно бездонными. Сейчас эти огромные глаза отвернулись от него и слепо уставились в стену.
– Вы, похоже, решили уморить себя голодом. Если б мне кто сказал, я бы не поверил, но уж своим-то глазам приходится верить. Я вас, мисс Кэт, с детства знал, можно сказать, с самого рождения, но никогда не думал, что вы такая глупая да бессердечная. Мне стыдно за вас, и то же самое сказал бы ваш папенька, кабы увидел вас сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146