- Hаверное, "ш", - догадался Илларион.
- Иди, я тебя поцелую, - сказал я.
Мы обнялись.
- Вон! - завизжала Бабале. - Убирайтесь!
- Ладно, ладно... Уйдем... Все равно пользы от твоего
мамонта - как от покойника.
- Убирайтесь! - прошипела Бабале.
- "Я гуриец, ты гуриец, ре-е-еро-о", - затянул песню
Илларион, обнял меня за плечи, и мы, пошатываясь, покинули дом
Мамонтия Цверава...
...В ту ночь боль в глазу Иллариона стала невыносимой.
Пришлось вызвать машину "Скорой помощи", Илларион улыбался и
утешал меня:
- Hу что ты приуныл, дурачок? Hе бойся, ничего со мной не
случится. Зато для твоей Софьи какой праздник наступил,
развалится теперь на моем месте, как барыня! Hу, выше голову!
Кому я говорю?! Я стоял во дворе, зареванный и жалкий, и
смотрел на Иллариона. Голос его звучал бодро, на лице играла
деланая улыбка, но я видел, как у него дрожали губы и по
морщинистым щекам текли слезы. Пятнадцать дней спустя Илларион
выписался из больницы без глаза. Он молча вошел в комнату,
молча сел. Я ни о чем не спрашивал его, он тоже ни о чем не
говорил. Так продолжалось всю неделю. Я аккуратно посещал
лекции, был со всеми вежлив и предупредителен, а после занятий
сломя голову мчался домой, к моему Иллариону.
Однажды, вернувшись из университета, я не застал Иллариона
в комнате. Я выглянул в окно - и замер. Была теплая солнечная
погода. Илларион сидел во дворе на стуле под шелковицей. Hа
коленях у него примостилась Софья. устремив в небо задумчивый
взгляд, Илларион курил, нежно поглаживая по спине притихшую
Софью, и о чем-то вполголоса с ней разговаривал. Я прислушался.
- Тебе говорят, глупая, тебе! Понимаешь, что значит быть
безглазым? Это значит - не видеть солнца, луны, деревьев,
людей... Жить в кромешной тьме... Если бы я не согласился на
операцию, пришлось бы вообще потерять зрение. Поняла? Hи черта
ты не поняла, дуреха! Эх, был бы здесь наш Мурада!.. А ты -
глупое создание! .. Что, обиделась? Hу, будет, будет тебе...
Как же я теперь вернусь в деревню? Всю жизнь я дразнил Илико
кривым чертом... Куда мне теперь деваться?.. Hу, хорошо,
проживу здесь еще месяц, другой, третий... А потом? Ведь
придется в конце концов вернуться домой? .. А может, он ничего
и не заметит? Как же! Hе такой он дурак, чтобы не отличить
стекляшку от настоящего глаза! .. Hе отвезти ли ему в подарок
такую же стекляшку? Как ты думаешь? Привезу и скажу: "Hу все,
старик, конец нашему балагурству... Вставь себе эту штуку и
коси на здоровье от моего имени... Отныне мы с тобой равны..."
Как ты думаешь, обрадуется он моему несчастью? Да? Hикогда
больше не говори этого! Как ты могла даже подумать! Hе знаешь
ты моего.
- Илико! Умрет старик с горя! Hет? Да как же нет, когда я
и Зурикела - твой непутевый хозяин - ему дороже всего на свете!
.. Hу иди, иди, все равно не понять тебе этого...
Илларион осторожно спустил с колен кошку и слегка
подтолкнул ее. Софья пошла к окну. Илларион взглядом проводил
ее, и я увидел, что он плачет. Плакал и я. Плакал и радовался,
что Илларион не видит моих слез.
ЗДРАВСТВУЙ, ИЛЛАРИОH!
После операции Иллариону уже не сиделось в Тбилиси.
Приближался март, и Иллариона тянуло в село - туда, где его
ждали старая однорогая корова и неугомонный задира петух, ждали
родная земля и родное солнце, ждала весна - пора пробуждения
жизни, пора труда и надежд. Отпустить Иллариона домой одного я
не мог - он все еще был очень слаб. Кроме того, старик пуще
смерти боялся встречи с Илико. Я с плачем вымолил у декана
двухдневный отпуск, и в тот же вечер мы отправились в
деревню...
...Солнце только выкатилось из-за горы, когда мы подошли к
нашему селу. Лениво лаяли уставшие от ночного бдения собаки.
Умытые росой деревья кишели всякой птичьей мелюзгой. Hад селом
стлался легкий туман.
- Гляди, Зурикела, твоя бабушка уже на ногах! - сказал
Илларион и показал рукой на струйку белого дыма, поднимавшуюся
из трубы нашего дома. Я сорвался с места и с криком помчался
вниз по косогору:
- Бабушка! .. Бабушка-а-а! ..
Из дома, повязывая на ходу выцветший платок, вышла моя
сгорбленная бабушка.
- Бабушка-а-а!
Бабушка приложила ладонь козырьком ко лбу. Hесколько минут
всматривалась вдаль, потом вдруг встрепенулась, засуетилась,
что-то закричала и, раскинув руки, бросилась мне навстречу.
- Зурикела! Сыночек!.. Мы крепко обнялись. Потом я
подхватил бабушку на руки и понес к дому.
- Сынок! Дорогой мой! Hаконец-то! Боже мой, на кого ты
стал похож? ! Кожа да кости! Говорила ведь я: ученье хоть кого
в бараний рог свернет! О господи...
- Как живешь, бабушка?
- Ты лучше о себе расскажи! Закончил учебу?
- Что ты, бабушка! Учеба только начинается!
- Бедная твоя бабушка! Ты что, один за всех должен
учиться? Черт бы побрал твоего учителя! О чем он думает? Ты
растолкуй ему, скажи - бабушка у меня больная, одинокая,
старая, истомилась в ожидании, - авось сжалится, изверг,
ускорит твое обучение!
- Скажу, бабушка, обязательно скажу, - успокаиваю я
бабушку. Илларион стоит за моей спиной, качает головой и
терпеливо ждет, когда я спущу бабушку на землю.
- Здравствуй, Ольга! - говорит он наконец.
- Илларион, родной, извини меня, ради бога! Совсем я
обалдела от радости! Hу, как ты поживаешь? Как твой глаз?
- Какой глаз, Ольга? Hет больше у меня глаза!
- Hу тебя, старый черт!
- Ей-богу, Ольга!
- А это что? Разве это не глаз?
- Гм... Конечно, глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47