Возвратившись домой, во дворец Бубина, Казя сбросила накидку на стул.
– Устала, – сказала она. – Хочу спать!
– А ты не хочешь спать с Орловым? – ехидно поинтересовался Лев; развалившись в одном кресле, он пытался непослушными руками развязать галстук. «Да, – подумала Казя, – видит Бог, хочу». Всю дорогу от Баратынских до дома Бубин изводил ее мерзкими замечаниями подобного рода. «Надеюсь, ты получила удовольствие от вечера с этим... – он запнулся, выбирая слово пооскорбительнее, – с этим мужланом. Да-да, мужлан-переросток с мозгами насекомого. Но к чему женщине мозги? Женщине нужны в мужчине не мозги, а...», – и он употребил грубое непристойное слово. Казя никак не реагировала на оскорбительные выражения Льва, и он в конце концов мрачно замолчал, уставившись перед собой.
Сейчас Лев, пошатываясь в кресле, пытался стянуть чулки со своих тонких белых ног. Глазки его, казавшиеся еще меньше обычного, были налиты кровью. Казя, сидя у печки, покрытой яркими расписными изразцами, молила Бога о том, чтобы он впал в обычное для него при опьянениях состояние забытья, но он продолжал сверлить ее злобным взглядом.
– Орловы ни одной бабы не пропустят, – продолжал он ворчать, теребя пуговицы камзола. – Тем и знамениты. – Казя по-прежнему не отвечала, – Мужичье, грязное мужичье. – Он рыгнул. – О Боже, голова моя кружится, словно волчок, – он запрыгал на одной ноге, и бриджи спустились до самых колен.
– Иди сюда!
Казя не шелохнулась.
– Иди сюда, говорю, будь ты проклята!
– Не командуй, я не твоя дворовая девка, – холодно ответила Казя.
Лев качнулся в ее сторону, но запутался в бриджах, упал ничком на пол и громко выругался. Шатаясь, он с трудом поднялся на ноги и направился к ней. Она поднялась с кресла и с презрением смотрела, как он приближается.
– Иди спать, Лев, ты пьян.
Лев протянул руки, но Казя успела увернуться от объятий. Он сделал еще шаг вперед и навалился на нее, стараясь отыскать губами рот Кази. Она сбросила его руку со своей груди и вырвалась, но он ухватил ее за юбки.
– Ты моя. Ты все еще принадлежишь мне и обязана делать то, что я прикажу. – Казе сразу вспомнились слова Чумакова.
– Я – твоя? – Резко спросила она. – С каких это пор?
– О, сука! – Взревел он в отчаянии и закатил ей пощечину. Слезы навернулись на глаза Кази, на щеке появилось красное пятно. Она не издала ни звука.
– Прости, Казя! О, прости! Я не хотел, видит Бог, я не хотел! – он, всхлипывая, ползал на коленях по полу, цепляясь за ее платье. – Прости меня, я... я... – Лицо Льва покрылось каплями пота и стало пепельно-серым. Зажимая рот рукой, он пополз к стульчику в углу комнаты, а Казя подошла к окну и вгляделась в ночной пейзаж. Снег прекратился; на небе белым серпом висел месяц; вокруг сплошной лед, все белым-бело от снега. Стараясь не слышать отвратительные звуки, доносящиеся из угла, она стала восстанавливать в памяти последние минуты вечера у Баратынских.
«Когда я снова увижу вас?» Прикосновение губ Алексея к ее руке, его взгляд. Она еще сама не разобралась в своих чувствах, но твердо знала одно – каков бы ни был окончательный исход, ни он, ни она не захотят в будущем отказаться от встреч. «Когда я снова увижу вас? Я иногда выезжаю верхом за город... Мог бы показать вам дорогу к дворцам на берегу Финского залива... Зимой там замечательно красиво... А в трактире "Красный кабачок" подают великолепное теплое пиво». Но Казя знала: не о пиве его мысли.
Сквозь двойные оконные рамы до нее донесся отдаленный шум быстро мчащихся по улице саней. Она взглянула вниз. Мимо дома, вздымая за собой тучи снега, гремя упряжью и звеня колокольчиками, галопом пронеслась пара лошадей, черная на фоне белизны зимнего пейзажа. Куда она так спешит в это время ночи, словно гонимая дьяволом в ад? Будто привидение с крыльями, она летит во весь опор по безлюдным улицам. Веселый перезвон колокольчиков замер вдали, улица снова опустела.
И Казе страстно захотелось покинуть душную комнату, оглашаемую храпом Льва, сесть в сани, подставить лицо бьющему навстречу морозному ночному воздуху и под звон колокольчиков мчаться по заснеженным просторам, освещаемым лишь бледным светом месяца. Вперед, вперед, между темными стенами лесов, все дальше и дальше по равнинам России, невесть куда. Но тут она вспомнила, что через несколько часов займется день и она поедет кататься верхом с Алексеем.
Она неслышно разделась, улыбаясь своему отражению в длинном зеркале. Завтра, нет, уже не завтра, а сегодня открывается новая глава ее жизни.
Глава II
Павел Миронович Секретов сидел на своем обычном месте – у печки в трактире «Красный петушок». Трактир, помещавшийся на узкой улице в тени Казанского собора, пользовался большой популярностью среди казаков, приезжавших в Санкт-Петербург, да и других сословий, стоявших выше крепостных и городских рабочих, а также солдат, особенно из знаменитых отборных гвардейских полков – Семеновского, Измайловского и Преображенского. Это было небольшое помещение с закопченными от масляных фитилей стенами и потолком и посыпанным грязными опилками полом.
– Сказываю вам, это так же верно, как то, что я сижу здесь, – повторил Павел, с видом бывалого человека вглядываясь в своих собеседников сквозь облако табачного дыма. Острые слегка раскосые глаза Павла выдавали его монгольское происхождение. Длинные на казацкий манер, усы, перепачканные табаком, почти скрывали тонкую линию рта. Он родился лет сорок назад в станице Зимовецкая на Дону и совсем юным явился в Петербург искать удачу.
И он нашел ее – в настоящее время Секретов был главным конюхом ее императорского величества и великой княгини Екатерины Алексеевны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120