– Ах вот как, армии вы боитесь? Я вам задам страху! Вперед, жалкое падло! Покажем этим павлинам, как ведут себя под обстрелом доблестные голштинцы. Вперед,грязные свиньи! – Он еще дважды или трижды выкрикнул оскорбительные слова, прислушиваясь, как они отдаются в огромном позолоченном зале, и весело гикая от удовольствия.
– Марш-марш-марш! Левой-правой, левой-правой, левой-правой! – Он двинулся дальше, подталкивая своих людей в спину барабанными палочками и часто высовывая язык.
По мере приближения к напуганным до полусмерти музыкантам, тем не менее продолжавшим во имя святого долга отчаянно пилить на скрипках, впереди идущие замедлили шаг и в пьяном беспокойстве, оглядываясь вокруг, начали перекликаться.
– На них! Вперед, болваны! Ага, враг рассеян, враг бежит! Никакой пощады! Смерть пилильщикам!
Верные музыканты, даже сбитые со своих стульев, даже падая среди рушащихся пюпитров и разлетающихся париков, до последней секунды продолжали исполнять прелестную пьесу.
– Никакой пощады! Бей их, где они упали!
Красные бриджи победоносно развевались над возникшей свалкой. Из нее торчали, раскачиваясь, словно маргаритки на ветру, ноги в белых чулках, и взлетали вверх музыкальные инструменты.
Казя, как и все остальные в зале, наблюдала эту сцену, оцепенев от удивления и ужаса. Наконец, все двенадцать оторвались от шевелящегося месива и ринулись к дальней двери. Молодой человек с маленьким барабаном кинулся за ними, не переставая вопить:
– Назад! Кому говорю, назад! Стройся! С каких это пор воины Голштинии покидают поле брани в беспорядке! Назад, говорю вам! Приказываю, назад!
Но доблестные воины Голштинии не обращали внимания на призывы своего генерала и, оставив на поле брани целую кучу лопат, метелок и мушкетов, расталкивали стоящих на их пути и рвались к выходу.
Молодой человек пустился неуверенным галопом за своей командой и выскочил за дверь. Лакеи поспешили ее затворить, и прерывистая дробь барабана стала отдаляться. В комнате по-прежнему царила тишина, нарушаемая лишь возней музыкантов, старавшихся извлечь из груды обломков уцелевшие инструменты.
И тут раздался истерический женский смех. Он послужил сигналом, повинуясь которому, все взоры обратились к великой княгине.
Екатерина спокойно, четко выговаривая слова, повернулась ко Льву Нарышкину:
– Будьте любезны, попросите музыкантов, как только они смогут, возобновить выступление. И передайте им, что я искренне сожалею о неприятном инциденте.
Спустя какую-то секунду Казя с восхищением услышала веселый спокойный смех Екатерины, как если бы ничего и не было.
Но Понятовский нервно перебирал пальцами эфес шпаги, не будучи в состоянии отойти от охватившего его гнева.
– Вот это и есть его императорское высочество, великий князь Петр Федорович, который когда-нибудь станет царем всея Руси.
– И часто он ведет себя подобным образом? – поинтересовалась Казя.
– А когда ему взбредет в голову. Довольно типичный пример остроумия его высочества. А сейчас прошу меня извинить. – И он направился к Екатерине. Гости между тем защебетали с необычайным оживлением, словно стараясь изо всех сил доказать, что никакого происшествия не было. Потрепанные музыканты начали снова играть, но им удавалось извлечь из разбитых инструментов лишь отрывочные и фальшивые звуки.
«Так вот каков он, Петр, – подумала Казя. – Забулдыга из Кильской пивной. Бедная, бедная Фике». Ее вывел из задумчивости голос Льва:
– Казя, разреши представить тебе графа Александра Шувалова. – Казя улыбнулась и протянула руку. Губы у Шувалова были влажные, а рука – сухой и шершавой, как панцирь черепахи. Сонные глаза, глядевшие из-под тяжелых век, на самом деле ничего не упускали.
– Разрешите пожелать вам длительного и счастливого пребывания в Петербурге, – галантно произнес он.
Глава IV
Алексей Орлов сидел на парапете у берега Невы, болтая своими длинными ногами и насвистывая сквозь зубы. Стоял конец апреля, вечер был тихий, теплый, только что прошедший небольшой дождик отмыл булыжные мостовые до тусклого блеска. На строительстве нового Зимнего дворца еще работали, и Алексей с удовольствием наблюдал за каменщиками – подбадривая друг друга выкриками, далеко разносившимися во влажном воздухе, они споро ставили на место огромные детали каменной кладки. Оторвав от них взор, он нетерпеливо взглянул на дальний поворот, откуда обычно появлялась карета Кази. Строители, к этому моменту закончившие рабочий день, лениво перебрасывались шутками.
– Глянь-кось, братец, что-то она нонче припозднилась.
– Небось, другого себе завела.
– А этот третий лишний, что ль?
Любовники постоянно встречались здесь. Кучер Льва Бубина доехал бы сюда и с завязанными глазами, даже лошади знали, где следует замедлить бег. Но на этот раз их за перекрестком огрели кнутом – такая была спешка! Заслышав стук колес, Алексей просиял, но повернулся лицом к реке и не шелохнулся, когда карета остановилась за его спиной.
Раздался стук каблучков, она приблизилась.
– О дорогой, прости! Знаю, опоздала, но раньше никак не получалось. Лев собирался в Ораниенбаум, надо было проводить его. Как только смогла вырваться, примчалась немедленно, – сбивчиво говорила Казя.
– Чего ты с ним возишься? Нужды-то ведь никакой, – мрачно произнес Алексей.
– Так надо. – Его недовольный тон испортил радостное настроение Кази, но она этого старалась не выказывать и продолжала так же весело. – Ты понял или нет – он уехал. Ночь – вся наша. Вернусь домой, когда захочу. Пожалуйста, Алексей, не сердись, – она взяла его руку, – Во всяком случае, не сегодня, «Остались считанные часы, – подумала она, – а он дуется, вот-вот устроит очередную сцену».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120