– Но ведь есть Баринские, – сказала Казя, неуверенно улыбнувшись.
Мария вздрогнула.
– Не дай Бог, отец услышит твои слова, – она говорила очень серьезно. – Он никогда не простит тебя.
– Он и вправду так зол на них?
– Да, Казя, очень.
Грядущие заботы внезапно заставили Марию почувствовать себя утомленной. У нее заболела голова, и она закрыла глаза.
– Не задернешь ли ты шторы, милая. Солнце ужасно печет.
«Бедная мама, ей приходится прятаться от солнца», – думала Казя, наблюдая, как за окном ребятишки кидают в пруд голыши. За прудом высились уже покрытые зелеными листьями дубы, они тянулись до самой вершины горного кряжа, который отделял Волочиск от запретных владений Баринских. Казе казалось слишком постыдным выезжать на поиски мужа, быть представленной ко двору, словно племенная кобыла, на которую ищут покупателей. Она хотела, чтобы ее будущий муж прискакал к ней на вороном коне, одетый, как...
– Пожалуй, я пойду в спальню.
Голос Марии развеял ее мечты, и Казя, задернув шторы, отвернулась от окна. Она проводила мать в спальню, тепло поцеловала ее на прощание и побежала вниз по широкой лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Выбежав на широкий, залитый солнечным светом двор, она с наслаждением глубоко втянула в себя свежий весенний воздух. Предстоящая верховая прогулка на Кинге затмила собой все остальное.
Приветствуя Казю радостным ржанием и прядя ушами, из тени тополей галопом выбежала белая лошадь. Ее шкура сверкала, словно стекло, темная грива развевалась, как облако дыма, хвост был гордо изогнут, маленькие, словно выточенные из слоновой кости, копыта глухо стучали по влажной земле.
– Тихо, Кинга, тихо. Что случилось сегодня? Почему беспокоишься?
Казя разломила ломоть хлеба на несколько кусочков и поднесла их к губам лошади. Лошадь не замерла на месте, положив, как обычно, на плечо Кази свою голову. Она продолжала возбужденно перебирать ногами и мотать головой, оглядываясь вокруг горящими тревогой глазами.
– Что с ней такое, спрашиваешь? – как эхо откликнулся Мишка, облокотившийся неподалеку на плетень. – Всякая тварь весну чует. Жеребец ей нужен, вот оно что. Свести ее с Сарацином, и она мигом станет как шелковая.
Он смотрел, как девушка умело взнуздывает лошадь и затягивает седло – дамским седлом Казя никогда не пользовалась.
«Настоящий казак», – думал Мишка, щурясь от яркого солнца. Он помог ей как следует затянуть подпруги, нежно поглаживая кобылу ладонью. Вряд ли какая-нибудь женщина удостаивалась столь же нежного обхождения в те времена, когда Мишка был молод.
– Гони ее галопом, – сказал он. – Это выбьет из нее дурь. «И из тебя тоже», – подумал он про себя.
– Куды ты поскачешь? Смотри, возвращайся до темноты.
После происшествия с волками Мишка всегда требовал от нее подробного маршрута прогулок. Кроме того, Казе было запрещено отъезжать от дома дальше чем на одну версту. Впрочем, она имела свое собственное мнение на этот счет.
– Если ты пропадешь в один из этих деньков, твой отец снимет с меня голову.
Мишка волновался не зря: на Украине то там, то здесь вспыхивали восстания и бунты, а граница с Турцией проходила всего лишь в шестидесяти верстах к югу от Волочиска.
– Я только съезжу на речку. Хочу увидеть рысь. Павел говорит, у нее появились детеныши.
Она посмотрела на него с задорной улыбкой.
– Не загони лошадь, – предупредил он. – Не то я задам тебе хорошую трепку. Будь я проклят, если не задам.
– Я буду обращаться с ней бережней, чем с младенцем, – засмеялась Казя. – Это ведь по-казацки, верно?
Он с проклятием шлепнул кобылу по холке.
– Убирайтесь скорее и оставьте старика в покое.
Достигнув деревьев, она пятками пришпорила Кингу, и та быстрым галопом понеслась меж высоких дубов по направлению к горному кряжу. Из-под копыт Кинги летели сверкающие брызги грязи. То и дело Казе приходилось приникать к ее натянутой, как струна, шее, чтобы не задеть головой свисающих веток. Лошадь охотно и чутко откликалась на каждое девичье движение, словно стремясь бешеным бегом утолить свои собственные желания. Слившись с животным в одно целое, Казя безраздельно упивалась ощущением силы и скорости. Ветер густым потоком развевал ее волосы, она громко смеялась, казалось, что в ее жилах течет не кровь, а крепкое искрящееся вино.
Тропа стала круче, и Казя немного придержала лошадь, но Кинга, натягивая удила, все еще порывалась мчаться прежним галопом. На росчисти, покрытой клубами дыма от сжигаемых бревен, Казя остановила недовольно храпящее животное. Два угольщика – седой старик в рваном тулупе и смуглый юнец, похожий на когда-то пророчившую им цыганку, – бросили рубить бревна и, обрадовавшись передышке, оперлись на длинные ручки топоров.
– Славный день, – сказала она, переводя дух после долгой скачки.
– Таких бы побольше, пани. Зимы мы навиделись.
Его бородатое лицо сияло от пота. Они оба сняли свои грубые шапки. Старик сделал было попытку повалиться ничком на землю, как это было принято у крепостных холопов, но она с нервной улыбкой остановила его.
– Пожалуйста, не надо.
Они стояли, теребя в грязных мозолистых руках кроличьи треухи.
– Вы видели рысь с детенышами?
– Как же, она живет у реки, – он указал костлявым пальцем по направлению к видневшемуся за деревьями кряжу. – Вон там будет молодая березка, а рядышком яма. Звезда там упала, люди так говорят. Оттуда и река, как на ладони, и рысь будет видна, ежели она пить придет.
Юнец угрюмо молчал, не сводя с нее глаз.
– Держитесь от нее подальше, пани, – продолжал бородач. – С рысью шутки плохи.
– Спасибо, – сказала Казя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120