ее окна выходили на самую красивую часть парка, через который струилась река Майен; с одного ее берега на другой был перекинут мост.
Затем мы прошли в спальню, стены которой были обиты зеленой камкой.
Здесь Жозефина остановилась и, положив мне руку на плечо, проговорила:
— Смотрите, сударь, в этой комнате бедная малышка появилась на свет. Пятнадцатого сентября будет ровно двадцать два года, как это случилось. Кровать, на которой она родилась, с тех пор стоит на том же самом месте. Роженица протянула мне ребенка со словами: «Жозефина, вот твоя дочь — я боюсь, что мне не доведется быть ее матерью!» И правда, через день эта несчастная, милое и святое создание, преставилась. Два года спустя отец Эдмеи снова женился и затем умер, оставив второй жене пятьсот тысяч франков наличными, а дочери — примерно в три раза больше. Но он завещал Эдмее не деньги, а прекрасные земли и дома вроде этого. Почему только господин де Шамбле их распродает? Я не знаю точно, — продолжала Жозефина, качая головой, — но подозреваю, что он хочет купить на эти деньги другие земли и дома, красивее и лучше прежних. Ах, бедная моя родная малышка! Когда пятнадцать лет спустя Эдмея лежала в первую брачную ночь на этой самой кровати с разбитой окровавленной головой, я вспоминала о ее несчастной матери, доверившей мне свою дочь, и думала, что мое сердце разорвется от горя….
— Простите, — перебил я, — мне не совсем понятно… Вы сказали: «пятнадцать лет спустя, в первую брачную ночь» — а ведь только что сами говорили, что госпоже де Шамбле скоро исполнится двадцать два года и она вышла замуж четыре года тому назад. Когда же она вышла замуж — в пятнадцать или в восемнадцать лет?
— Дело в том, что моя дорогая крошка была замужем дважды, если только ее первое замужество можно назвать браком… Я до сих пор слышу крики Зои! Когда я прибежала, было уже поздно. Сударь, Эдмея лежала здесь, истекая кровью, белая как воск, а на ее голове зияла страшная рана.
— Что же все-таки случилось?
— О! Все это осталось тайной, мы так ничего и не узнали. Только Зоя и сама госпожа могли бы рассказать, как было дело, но ни та ни другая до сих пор не желают говорить на эту тему. Мне-то кажется, что этот изверг, господин де Монтиньи, хотел убить Эдмею.
— Кто такой господин де Монтиньи?
— Ее первый муж: протестант, еретик и безбожник. Мачеха Эдмеи, англичанка, выдала ее за этого негодяя. К счастью, священник…
— О-о! — воскликнул я. — Вот и опять появился священник.
— О да! К счастью, как я говорила… Я снова перебил ее:
— Мужчина небольшого роста, не так ли? Лет пятидесяти пяти-пятидесяти шести, зеленоглазый, остроносый и тонкогубый, с темными редкими волосами, зачесанными на виски?
— А! Так вы знакомы с аббатом Мореном?
— Его зовут аббат Морен?
— Да, это очень порядочный человек, он повел нашу бедную малышку к первому причастию. Аббат подал в суд от имени Эдмеи и добился от присяжных развода и раздела имущества. Это было нетрудно. Сами посудите: муж разбивает голову жене в первую брачную ночь!
— Что стало с господином де Монтиньи?
— Он умер два года спустя, словно в безумии проклиная аббата Морена!
— Значит, Эдмея стала вдовой, хотя даже не была женой?
— О Боже! Это так. Затем она вышла за господина де Шамбле. На сей раз ее сосватал священник, и Господь благословил их союз.
— Стало быть, вы полагаете, что госпожа де Шамбле счастлива? — спросил я старушку.
— Несомненно; в те свои два приезда она говорила мне, что не может нахвалиться своим мужем, и всякий раз, когда малышка мне писала, она непременно упоминала в своем письме, что очень счастлива. К тому же у нее есть добрый аббат Морен, который заботится о бедняжке, а с ним ей обеспечен рай и в этой жизни, и на том свете!
— И когда госпожа де Шамбле приезжала сюда, она, вы сказали, спала в своей девичьей комнате?
— Да.
— Вы обещали мне ее показать.
— Конечно, теперь она принадлежит вам, как и все остальное.
— Хорошо, пойдемте туда.
Женщина открыла небольшую дверь, которая соединяла спальню, украшенную зеленой камкой, с комнатой поменьше, обитой голубым атласом, поверх которого был натянут белый муслин.
У одной из стен стояла узкая кровать воспитанницы пансиона времен Людовика XVI, с двумя спинками, обтянутыми голубым атласом. На камине, покрытом голубым бархатом, виднелись маленькие часы, две вазы севрского фарфора и два изумительной работы канделябра, скорее всего саксонского фарфора, с чудесной росписью в виде цветов.
Небольшой письменный стол розового дерева стоял у окна; кресла и стулья были обиты голубым атласом, вышитым яркими цветами.
Наконец, в углу, в неглубокой нише, находился маленький алтарь или, точнее, налой для моления, на котором возвышалась мраморная Богоматерь. Судя по ее изящным формам и безупречным линиям, она могла принадлежать резцу самого Жана Гужона.
На мраморной Богоматери не было других украшений, кроме легкой золотой нити на краю ее покрова и на голове.
Но особенно меня поразило то, что на шею ей был надет венок, а рядом лежал букет флёрдоранжа.
Видя, что эти два предмета более всего завладели моим вниманием, старушка сказала:
— Милая девочка принесла свой венок и свой букет в дар Богоматери.
Я вздохнул.
Эта комната, хранившая воспоминания о бесхитростных радостях и утехах юной девушки, навевала на меня тихую грусть. Здесь покоились ее девичье платье и ее белый венок, а рядом с ними витали безоблачные мечты и лучезарные грезы юной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143