Ее никто никогда не знавал ни новой, ни старой, она всегда выглядела совершенно одинаково.
Лицо, постоянно защищенное этими тремя плодами человеческого мастерства, худое, костистое, с яркими красками, обычно имело добродушное выражение. Но когда Жиро щекой упирался в основание своей скрипки, левую руку выгибал с легкостью, характерной для умелого исполнителя, а мизинец клал на квинту таким образом, что между пальцем и кобылкой едва оставалось место для смычка, на этом лице появлялось выражение блаженства, а во взгляде поэтическая отрешенность, и можно было подумать, что те земные звуки, какие старик извлекал из своего инструмента, соединяли его с небесными хорами, пением ангелов и архангелов.
Его платье походило на одеяние квакера. Он носил галстук, жилет, белые рубашку и жабо, коричневый редингот, ратиновые панталоны и чулки черной шерсти, засовывая их в ботинки с серебряными пряжками, всегда до блеска вычищенные.
Папаша Жиро не был ни бедным, ни богатым; он не дошел до золотой середины Горация, но и не бедствовал. Его место органиста, несколько уроков, которые он давал городским подросткам, а также пять или шесть тысячефранковых банкнот, доход с которых ему выплачивал нотариус Ниге, приносили ему тысячу двести ливров ренты, и он жил на них счастливый, как Эпикур, и пользующийся всеобщим уважением, как Нестор.
В ту минуту, когда он вышел с фермы, стряхивая светлые волоски своей лошади, приставшие к его коричневому рединготу, и направился к пригорку, где Жюль лежал, Мадлен сидел, а Жиродо стоял, хозяин дома вскрикнул от радости. Он заметил тильбюри своего крестника, Анри де Норуа, выезжавшее из леса Вути.
В одно мгновение Мадлен был на ногах, и в ту же минуту молодой человек в свою очередь заметил Мадлена. Резко прищелкнув языком, он подстегнул свою лошадь, и та за какие-то секунды преодолела те несколько сот шагов, что отделяли двух друзей, и остановилась у подножия пригорка, где уже ждал Мадлен.
Анри бросил поводья Тому, спрыгнул на землю с ловкостью и проворством умелого гимнаста и оказался в объятиях Мадлена.
— А! Ну вот, наконец, и ты, злой мальчишка! — сказал ему Кассий, утирая слезу. — Ну, что?
— Я отвечу вам, но иначе, чем дон Родриго ответил дону Диего после убийства дона Гормаса. Он сказал: «Ешьте, отец!» Я же говорю: «Охотьтесь, крестный!»
— Значит, Генский лес наш? — спросил Мадлен.
— Со вчерашнего дня в полном нашем распоряжении на правах собственности: продан, куплен, оплачен. Вы можете стрелять в нем всех, кто там есть: зайцев, кроликов, косуль — и никто больше вам не скажет ни слова.
— Тогда трубите в фанфары, — закричал Мадлен, — мы сегодня же обновим нашу покупку, слышишь, Жюль!
— Да, слышу; но ты же отлично понимаешь, что я не полезу ради забавы в этакую чащобу; это годится для тебя, похожего на лезвие ножа, или для такого угря, как Жиродо. Вы вступите в лес с наветренной стороны, а я устроюсь с противоположной его стороны, с удобством сидя на межевом столбе, и всех, кого вы спугнете, буду встречать так: «Паф! Паф!»
— Вы их убьете? — спросил Жиродо.
— Или промажу, — ответил Жюль. — Я не притязаю, как Мадлен, на то, чтобы убивать семнадцатью выстрелами семнадцать бекасов. Если стреляешь так, то пропадает всякое удовольствие… Здравствуйте, господин Анри, вы чувствуете себя хорошо, я тоже. Вот две вещи, которые доставляют мне громадное удовольствие. А вот и я! Вот и я!
И, как образно выражаются местные жители, скатившись с вершины пригорка вниз к Мадлену и Анри, он упал прямо в их объятия; оба, широко расставив руки, преградили ему путь.
— Вы хорошо сделали, что остановили меня, — произнес Жюль, весело улыбаясь, всегда готовый в первую очередь посмеяться над собой, что ему позволяло смеяться над другими. — Если бы не это, я бы мог катиться прямо до самого Данплё.
Анри сердечно пожал руку Жюлю, ибо испытывал к нему не только глубокое уважение как к порядочному человеку и честному торговцу, но еще и искреннюю дружбу как к славному малому.
— Ну вот вы и прибыли, — продолжал Жюль. — Теперь можно серьезно заняться завтраком, не правда ли, Кассий? Но это вовсе не ради того, чтобы я мог поесть. Я теперь лишь пью: говорят, что это даже заметно по моему носу.
— Дело в том, что ваш нос превращается в маленькую розочку, господин Жюль, — сказал Жиродо.
— Ничего, ему еще далеко до того, какого цвета был нос у моего отца. Ты не знал, Кассий, моего бедного отца, вот он бы заставил тебя посмеяться!.. Нет, это вовсе не ради того, чтобы я мог поесть, а ради того, чтобы посидеть за столом с друзьями. Вас утомила поездка, господин Анри?
— Нет, я доехал под парусиновым навесом, положив пальто под голову и охапку соломы под бок.
— Послушайте, а ведь это мысль. Во время моей последней поездки я думал, что мы задохнемся… Нет, не я, а мои соседи. Представьте себе, я велел рассыльному в гостинице пойти и заказать мне, как обычно, два места на дилижанс, ведь, имея два места, я еще кое-как выкручиваюсь из положения. Мой посыльный возвращается и говорит мне: «Все в порядке. Ваша просьба выполнена». Я даю ему чаевые. В восемь утра я заявляюсь в «Оловянное блюдо», подаю квитанцию, которую я даже не раскрывал, и требую от Левассёра мои два места… Идиот-рассыльный забронировал мне одно место в купе, а другое — в ротонде.
— Больше всего мне хочется как можно скорее сесть за стол, — сказал Мадлен, — но это зависит от Анри. Когда ты будешь готов, мой мальчик?
— Мне нужно время лишь чтобы переодеться и принять ванну, которая, должно быть, меня уже ждет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166