Иначе ваша способность очаровывать могла истощиться со временем.
– Все это вы истолковали как способность очаровывать? Это хороший знак.
Еще одна вспышка заразительного веселья в глазах, еще одна едва заметная улыбка. Он не выдумал эти крошечные звездочки в ее глазах; мягкий свет действительно сверкал в их глубине, когда она улыбалась. Момент был неустойчивый и, возможно, очень кратковременный, но Мэдлин Гринуэй оказалась обезоруженной. По собственному опыту Колин знал, что следующий этап – завоевание. Он знал это также хорошо, как знал, как заряжать мушкет, блефовать в карты и избегать кредиторов. Но сейчас он просто хотел получить превосходство над женщиной, как это и обычно бывало.
– Расскажите мне, кто вы есть на самом деле, миссис Гринуэй, – воспользовавшись моментом, сказал Колин.
Мэдлин прищурилась, потом выпрямила спину, изящно и безошибочно устанавливая дистанцию.
– Какой мне нужно быть, такая я и есть, мистер Эверси. Вы не первый и не последний, кого этот факт интригует. Или интересует больше всего, добавила бы я.
Это был толчок, который, возможно, взывал к его сообразительности или должен был спровоцировать его дальнейший интерес. Колин оптимистично поставил на второе.
В это мгновение кто-то толкнул дверь, и оба вздрогнули от неожиданности.
Радуясь поводу отвести взгляд от Колина Эверси и возможности собраться с мыслями, Мэдлин направилась к двери и вытащила метлу из крючков. Дверь со скрипом приоткрылась на несколько дюймов, и в комнату просунулась крупная волосатая рука с жестянкой. Мэдлин выхватила жестянку, рука взмахнула в знак признательности и исчезла. Мэдлин закрыла дверь и снова продела метлу в крючки.
Кто-то, чей почерк не отличался старательностью и четкостью, иначе говоря, кто-то, кто редко писал, сделал на жестянке надпись: «зверобой». Скорее всего жена Крокера. Они были гнусной парой и вполне могли подать пирожки с начинкой из кошки (этот слух будет жить вечно), но в этой жестянке с маслом зверобоя было что-то уютное и домашнее.
Она повернулась к Колину, который молча наблюдал за ней.
– Нам нужно осмотреть ваши лодыжки, мистер Эверси. Потому что я не допущу, чтобы ваша походка замедляла наше передвижение.
Колин округлил глаза и замер. Сначала ей было приятно поразить его, вывести из равновесия, точно так как он вывел из равновесия ее, доказать: я тоже наблюдательна, мистер Эверси. Потом его лицо исказила гримаса. Потрясение? Стыд? Затем оно снова стало непроницаемым.
Несколько мгновений он стоял, потом, ни слова не говоря, сел на стул и стал стягивать сапог.
Прошла почти минута, но сапог так и оставался у него на ноге. Колин Эверси бросил взгляд на Мэдлин и продолжал стягивать сапог.
Какой-то рефлекс, порожденный нетерпением и старыми воспоминаниями, заставил Мэдлин опуститься на колени, обхватить обеими руками сапог и потянуть его.
На мгновение оба замерли.
Потом Мэдлин медленно подняла голову, встретились взглядом с парой сверкающих зеленых глаз, увидели вызывающе выгнутую бровь, но не произнесла ни слова.
И лишь потом Колин Эверси очень медленно выпрямил ногу. Мэдлин едва сдержала улыбку; он напоминал человека, который протягивает руку к подозрительной, живо реагирующей на все собаке, чтобы она ее обнюхала. Мэдлин сильно потянула сапог, зная, как плотно он облегает ногу и как его снять. Скоро он оказался в ее руках, и она отставила его в сторону. Колин осторожно протянул ей вторую ногу, и вскоре второй сапог оказался в руках Мэдлин.
Как только сапоги были сняты, она выстроила их в линию, чтобы полюбоваться выполненной работой. Затем подняла глаза на Колина. Он смотрел на большой черный горшок, висевший на стене напротив него. Сжатие челюсти, легкий румянец на скулах, явно не от напряжения. Неужели он стыдился того, что принял ее помощь и она стала свидетелем его уязвимости? Возможно, он пытался бороться с воспоминаниями о том, что был закован в кандалы.
О безмятежности, с которой Колин Эверси пребывал в тюрьме, слагали легенды. Если верить газетам, он сыпал остротами, словно великодушный король, который разбрасывал монеты крестьянам, А англичане обожают лихих преступников, которым незнакомо уныние.
Впервые Мэдлин задумалась, чего стоило Колину это щегольство. «Я знаю, это не шутка», – подумал он.
Мэдлин ждала, не желая торопить его. Колин вздохнул, поспешно закатал штаны до колена сначала на одной ноге, потом – на второй и положил руки на колени.
Он сделал еще один вздох и наклонился, чтобы снять чулки, медленно, осторожно, сначала один чулок, потом второй.
Мэдлин почувствовала странное покалывание вдоль позвоночника, увидев его обнаженные икры. Слишком поздно она поняла, что Колин Эверси в конце концов взял над ней верх.
Она уставилась на его ноги, и жар охватил ее плечи, шею и щеки. Господи, но ведь это просто ноги. Они есть у каждого мужчины, не считая инвалидов, потерявших одну ногу. У Колина были длинные лодыжки, которые переходили в выпуклость твердых икр, покрытых курчавыми черными волосами. На одной голени виднелся рубец с неровными краями. За этим явно крылась какая-то история. У мужчин всегда хватает шрамов и историй. Мэдлин слегка нахмурилась, глядя на эти, бесспорно, красивые икры ног, ругая себя за проявление слабости. Всколыхнувшиеся чувства напомнили ей, что она все-таки женщина. Причиной ее неровного дыхания и горящих щек были не только голые мужские ноги. Что-то в этой неловкой, по-домашнему интимной ситуации, в заботе о ком-то, в знании того, что у него есть шрам, горьковато-сладкой болью отозвалось где-то под ребрами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87