– Жаль, что мне никто не даст оружия! – страстно воскликнул мальчик. – Какая же тоска сидеть здесь и скатывать бинты!
– Тогда пойдем со мной, – предложила Оливия, протягивая руку. – Я собираюсь помочь сестрам ухаживать за больными, и мне понадобится хороший помощник.
– Тут есть и раненые, – сообщил Рори, сжимая ее ладошку. – Я не боюсь крови… – Он осекся и дрожащим голоском добавил: – Только если это не кровь папы.
– Папу не ранят! – пылко заверила Оливия. – Мы не позволим.
– Вы очень хорошая, – неожиданно выпалил мальчик. – Я рад, что вы здесь.
Горло Оливии перехватило.
– Я тоже, Рори, – выдавила она, глядя на шапку черных волос и сознавая, что он взял в плен ее сердце так же решительно и навсегда, как его отец.
С этой минуты дни и ночи слились. Огонь по собору велся непрестанно. Оливия постоянно тревожилась и почти не могла спать.
– Если бы только пошел дождь, – вздохнула одна из монахинь в конце первой, самой долгой недели. – Жара бы спала, и дождь, возможно, успокоил бы «боксеров».
– И нас тоже, – от всей души согласилась Оливия, помогая ей перевязать глубокую рану, нанесенную мечом одному из итальянских матросов. Юбка и блузка Оливии повлажнели от пота. Что же приходится выносить монахиням, облаченным в черные одеяния?!
Прошлой ночью раненый вместе с сослуживцами совершил вылазку под предводительством Поля Анри, того офицера, что встречал Оливию и Льюиса. Им удалось захватить одну из вражеских пушек. Теперь артиллерийская канонада велась с обеих сторон.
Никаких новостей до осажденных не доходило. Невозможно было сказать, что происходит в посольском квартале. Гонца, посланного епископом, обезглавили, а голову выставили на копье перед главными воротами. С тех пор они не делали попыток связаться с внешним миром.
И все трудились с рассвета до заката: сестры, китайцы, дети… Боеприпасов не хватало, поэтому их выдавали по счету. Китайцы, вооруженные пиками, несли дозор Оливия видела Льюиса, только когда тому удавалось заснуть на полу, где были разложены тюфяки. Его лицо потемнело, руки и одежда пропахли порохом.
Скудость припасов и отсутствие сытной еды были такой же причиной тревоги, как и постоянные атаки «маньчжурских знаменосцев» и «боксеров». Взрослым выдавали фунт риса, бобов или проса в день, и становилось все очевиднее, что если осада затянется, норму придется еще уменьшить.
Рори не разлучался с Оливией и усердно помогал ей в больнице, и в детском приюте. Даже спал рядом с ней и перед сном молился за отца. И снова жалел, что слишком мал, чтобы сражаться.
Спокойствие епископа Фавье казалось несокрушимым, и Оливия черпала в нем силы и поддержку.
Один кошмарный день сменялся другим. Временами, когда усталость, голод и отвращение при виде страшных ран, которые приходилось ежедневно обрабатывать, почти брали верх, она закрывала глаза и вспоминала удода, низко летящего над рядами сосен. Если долго оставаться неподвижной, можно было ощутить тепло солнечных лучей и то счастье, которое она испытала в лесу около виллы. Вернется ли прежняя любовь к Китаю или навсегда будет загублена тем, что ей пришлось вынести?!
– О чем ты думаешь? – как-то полюбопытствовал Рори, когда Оливия закрыла глаза, пытаясь воскресить душевные силы.
– Об удоде, – улыбнулась она. – Мне довелось увидеть удода в последние минуты покоя и тишины. Потом были только тревоги. Я посчитала его прекрасным. И Китай тоже прекрасен.
– Это правда, – задумчиво согласился Рори. – В Шаньси есть высокие горы и широкие реки, дикие лошади и фазаны с хохолками.
– В таком случае мы должны помнить обо всем этом и не думать, что происходящее сейчас это и есть Китай! – воскликнула Оливия, перекрывая гром канонады.
– Я все время думаю о папе, – грустно признался Рори. – Он так неосторожен! Я слышал, как он предлагал захватить еще одну пушку.
У Оливии кровь застыла в жилах. Она тоже считала, что Льюис совершенно себя не щадит.
Они лежали на тюфяках, разложенных на полу. Окна были заложены мешками с песком, и поэтому здесь стояла невыносимая жара. У них не было наркоза, почти не осталось спирта и карболки, и приходилось посыпать раны опилками, чтобы остановить кровь.
Несколько снарядов взорвались прямо над головами. Но ответного огня не вели: боеприпасы были на исходе, и поэтому каждая пуля ложилась точно в цель.
Что будет, когда боеприпасы кончатся? Смогут ли они тогда сдерживать «боксеров»? И чем? Пиками и голыми руками?
Грустные детские личики сморщились, как у стариков, и побледнели от голода. Один из новообращенных показал, как варить суп из луковиц лилий и георгин, и Оливия каждый день под огнем выкапывала луковицы в соборном саду.
И хотя редко встречалась с Льюисом, замечала, как он худеет, как все отчетливее выделяется орлиный нос на осунувшемся лице. Но он не знал ни страха, ни сомнений.
Вместе с отважным Полем Анри он вел неустанный бой, отказываясь отсиживаться за баррикадами. Улучив минутку, Оливия покидала больных и пробегала по открытой местности между хозяйственными постройками, больницей, часовней, складами и конюшнями, чтобы отнести ему крохи драгоценной еды. Но слишком часто огонь был настолько силен, что Оливия не смела выйти из больницы, хотя знала, что где-то в дыму и пыли Льюис старается уничтожить одну из пушек, нацеленных на собор. Что он голоден, устал и умирает от жажды.
Иногда он спускался со стен, и их глаза встречались, его, горящие гневом на собственное бессилие и тревогой за нее, и ее – исполненные любви.
Льюис тоже замечал ее впалые щеки и тени под глазами.
Однажды, когда она передавала ему воду, их руки соприкоснулись, и девушка громко ахнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55