Она ответила ему тихо, так тихо, что как ни прислушивались все, находившиеся в комнате, они не разобрали слов.
— Да, Сэмюэль, это правда. Но если ты позволишь рассказать мне, я скажу, почему мне пришлось так поступить. Пожалуйста, Сэмюэль!
Долгое мгновение они смотрели друг на друга. Эмбер с мольбой в глазах, Сэмюэль — будто желая увидеть что-то, что раньше он не пытался разглядеть. Потом он гордо поднял голову, и, взявшись за руки, они вышли из комнаты. Мгновение была полная тишина, потом Леттис бросилась к своему мужу и горько разрыдалась.
Глава двадцать седьмая
О театральной карьере Эмбер в присутствии Сэмюэля Дэнжерфилда больше никто никогда не упоминал.
На следующее утро после сенсационного разоблачения Леттис он вызвал дочь к себе в кабинет и сказал, что получил полное и удовлетворительное объяснение по этому поводу и что не считает нужным доводить это объяснение до всех членов семьи, более того, требует, чтобы вопрос не обсуждали ни в семье, ни с посторонними. От Генри же потребовали, чтобы он либо прекратил посещения театра, либо оставил этот дом. И все пошло по-прежнему.
В первый раз Эмбер явилась на обед такой же сдержанной и естественной, как всегда, будто никто из присутствовавших не знал, кто она на самом деле. Ее невозмутимость все сочли наглой и вызывающей. Ей не могли простить, что она не ходила, опустив голову, и что краска стыда не заливала ее лицо.
Эмбер знала, что они о ней думают, но ее это мало заботило. По крайней мере, Сэмюэль был совершенно убежден, что Эмбер ни в чем не виновата, что она жертва тяжелой судьбы, вынудившей ее оказаться в неподходящей компании актрис, и что за несколько месяцев пребывания на сцене она не опозорила себя ни физически, ни нравственно. Его влюбленность в Эмбер была столь велика, его доверие столь полным, что никто не осмеливался осуждать Эмбер в его присутствии даже намеком. И все семейство в силу фамильной гордости и из любви к отцу было вынуждено защищать Эмбер от мнения посторонних. Ибо сплетни неизбежно просочились наружу, — что, мол, старый Сэмюэль Дэнжерфилд женился на актрисе, да еще актрисе с дурной репутацией, — и члены семьи вынуждены были защищать ее, да столь убежденно, что Эмбер стали принимать в домах самых строгих и чопорных аристократов Лондона.
Но если все в семействе были шокированы и оскорблены родством с бывшей актрисой, хотя и проистекавшему из-за женитьбы отца, то одна из них считала все происшедшее самым волнующим и захватывающим, что только могло случиться на свете. Это бььла Джемайма. Она часами уговаривала Эмбер рассказать о театре, о том, что говорили джентльмены, как выглядела миледи Каслмэйн, когда сидела в королевской ложе, какое ощущение, когда стоишь на сцене и на тебя глядят сотни людей. Она хотела знать, правда ли, как заявила Леттис, что актрисы — уличные женщины. Джемайма не знала точно, что такое уличная женщина, но это звучало для нее очень заманчиво.
Эмбер отвечала на вопросы, но лишь частично. Она говорила своей приемной дочери только о светлой и радостной стороне жизни актрисы в Королевском театре и о дворе его величества; она опускала то многое, что слишком хорошо знала по своему опыту. Для Джемаймы прекрасные джентльмены и леди казались прекрасными уже только потому, что были роскошно одеты, умели элегантно вести себя и обладали титулами, Эмбер не хотела разочаровывать девушку.
В довершение всего Джемайма начала подражать Эмбер.
Декольте ее платьев стали глубже, губы ярче, она начала душиться апельсиновой туалетной водой, завивать волосы так, что по бокам свисали густые блестящие локоны, а сзади волосы поднимала вверх и переплетала лентами. Эмбер из чистого злорадства поощряла это. Она подарила ей флакон духов, баночку помады, коробочку душистой пудры, гребни для зачесывания волос вверх. И, наконец, Джемайма приклеила две-три мушки из черной тафты.
— Побойся Бога, Джемайма! — возмущенно вскричала Леттис, когда однажды Джемайма спустилась к обеду в атласном платье с большими пышными рукавами, с обнаженными плечами и слишком сильно открытой грудью. — Ты становишься похожей на девку!
— Неправда, Леттис, — с жаром запротестовала Джемайма, — я становлюсь похожей на леди!
— Не думала я, что доживу до того дня, когда моя собственная сестра начнет краситься!
Но Сэм обнял Джемайму за узкую талию, затянутую шнуровкой, и сказал:
— Оставь ее в покое, Леттис. Ну что из того, что она приклеила пару мушек? Ведь она хороша, как картинка.
— Но ты ведь знаешь, у кого она всему этому научилась, — она бросила на Сэма негодующий и презрительный взгляд, полный отвращения.
Джемайма вскочила на ноги, готовая яростно защитить свою мачеху.
— Если ты подозреваешь, что я научилась этому у мадам, то так оно и есть! И я не советую тебе так говорить о ней, не дай Бог, об этом узнает папа!
Леттис вздохнула и покачала головой.
— До чего же мы, Дэнжерфилды, дошли. Когда мнение какой-то актрисы…
— Что ты хочешь этим сказать — «какой-то актрисы», Леттис? — вскричала Джемайма. — Она не какая-то! Она — светская дама! Более высоких кровей, чем Дэнжерфилды, вот что я тебе скажу! Но ее отец — он был потомственным дворянином — имей это в виду — выгнал ее из дома, когда она вышла замуж за мужчину, которого ее отец не любил! А когда муж умер, она осталась без копейки в кармане. Том Киллигру увидел ее однажды на улице и пригласил играть в театре, и она пошла, чтобы не умереть с голоду! Но как только отец мужа умер и оставил ей наследство, она бросила сцену и отправилась в Танбридж Уэллз, где намеревалась жить тихой, добропорядочной жизнью!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166