По крайней мере половина палат оказались закрытыми, зато палаты с растворенными дверьми после проведенной рекогносцировки можно было исключить – Дреа в них не оказалось. Проходя по коридору, Саймон заодно отмечал палаты, где в качестве лечащего врача был указан доктор Мичем, и обозначал их на своем трехмерном плане, который держал в голове.
Увидев имя Доу, он чуть не споткнулся. Палата 614. Лечащий врач – Мичем. Дверь была закрыта, но Саймон сразу понял: он ее нашел. Фамилия Доу, конечно же, встречается в жизни, но возможно ли такое совпадение, что еще одна женщина с таким же именем находится на этом этаже – сейчас – на лечении у доктора Мичема?
Рука Саймона легла на ручку двери, прежде чем он осознал это.
Но он медленно и осторожно заставил себя убрать руку. Войдя в палату, он только напугает ее – в том случае, конечно, если Дреа его узнает. Ведь в каком она состоянии, он до сих пор не знал.
Фамилия Доу еще ни о чем не говорит. Если у нее с головой все в порядке, она, пользуясь сложившимися обстоятельствами, ни за что не откроет своего настоящего имени. В противном случае она скорее всего ничего не помнит, и это наиболее вероятный вариант.
Саймон с опозданием заметил на двери надпись: «Посещения запрещены».
Увидев такую надпись, во-первых, сразу становилось ясно, что входить нельзя, а во-вторых, возникали вопросы: почему нельзя? Кто повесил объявление? Администрация больницы? Потому что любопытствующие и/или пресса докучают больной и волнуют ее своим навязчивым вниманием? Или пациентка сама попросила повесить это предупреждение? Пресса Дреа, само собой, ни к чему. От полиции она тоже скорее всего постарается держаться подальше, пока не сочинит для них какую-нибудь подходящую историю.
Но он-то теперь знает, под каким именем ее зарегистрировали и в какой она палате. Все, что надо, он непременно выяснит. При этом видеться или разговаривать с ней, несмотря на его необъяснимое желание, не обязательно.
Саймон поднял глаза. В коридоре на расстоянии трех палат от него стояла большая, груженная подносами тележка. Соседняя палата была тоже закрыта, и Саймон, продвинулся немного вперед, прислонился к стене у двери и уставился глазами в пол, будто ожидая медсестру или лаборантку, зашедшую к пациенту.
Санитарка с тележкой проворно разносила подносы больным. Подтолкнув тележку вперед, она остановилась у палаты Дреа. Саймон поднял голову, приготовив вежливую улыбку, на случай если женщина на него посмотрит. Но она равнодушно скользнула по нему взглядом, словно его и не было. Медперсоналу не в диковинку посетители, жмущиеся к стенам.
Женщина взяла с тележки поднос, на котором, кроме апельсинового желе, фруктового сока, кофе и молока, кажется, больше ничего не было. Однако это все же еда, значит, Дреа кормят не через трубочку. Она в состоянии есть сама. Санитарка коротко стукнула в дверь и, не дожидаясь ответа, распахнула ее.
– Это что, еда? – послышался из палаты недовольный голос Дреа.
Женщина рассмеялась.
– Вам разрешили желе. Если ваш желудок с ним справится, завтра, возможно, получите картофельное пюре. Что доктор разрешает, то и приносим.
– Апельсиновое! – после непродолжительного молчания воскликнула Дреа. – Апельсиновое я люблю.
– Хотите две порции?
– А можно?
– Конечно. Всегда, когда захотите добавки, говорите мне.
– Ну тогда, конечно, хочу. Умираю, хочу есть.
Пока Дреа, занятая едой, разговаривала с женщиной из столовой, Саймон отлип от стены и быстрым шагом прошел мимо палаты, не поворачивая головы в сторону Дреа.
Некоторое время он шел, ничего не видя перед собой, и даже наткнулся на молодую женщину, которая вышла из палаты.
– Извините, – автоматически бросил он и, не взглянув на нее, прошел дальше.
Опомнился он только, когда оказался зажатым в дальнем углу переполненного лифта, хотя как в него сел, даже не помнил. И это он, который не только постоянно контролировал каждый свой шаг, но и успевал следить за тем, что делают окружающие, он, который, прежде чем войти в общественный туалет, изучал его со стратегической точки зрения, позволил себе так забыться. Он настолько погрузился в свои мысли, что не сознавал, что делает и куда идет.
На первом этаже он вышел. Однако поскольку спускался не на том лифте, что и поднимался, то очутился не у выхода из реанимационного отделения, а в главном фойе – грандиозном двухэтажном атриуме с живыми фикусами – гордостью больницы.
В каком-то оцепенении, плохо соображая, Саймон двинулся было к выходу, но вспомнил, что оставил арендованную машину на парковке перед входом в интенсивную терапию. Остановившись, он огляделся по сторонам, но никаких знаков, которые бы указывали туда путь, не заметил. Он всегда хорошо ориентировался, и интуиция подсказывала, что нужно идти налево по коридору. Именно это он и сделал. Саймон редко смеялся, но сейчас его разбирал смех. Он чувствовал облегчение, которое, словно шампанское, шипело и бурлило в крови, вызывая головокружение. Грудь сдавило, сердце глухо стучало в груди.
Но внезапно его глаз выхватил неприметную табличку на двери. Саймон остановился. Повинуясь какому-то необъяснимому порыву, он открыл дверь и вошел внутрь.
Едва дверь закрылась, вокруг него сомкнулась тишина. Создавалось впечатление, что помещение имеет звукоизоляцию. Постоянный шум и суета больницы остались за порогом. Саймон словно попал в другое измерение. Секунду он неподвижно стоял, не зная уйти или остаться, но какое-то чувство удержало его. Саймон никогда не был трусом. И что бы ни случалось в жизни, а случалось всякое, он никогда не прятал голову в песок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97