Авалон лишь краем уха прислушивалась к их болтовне — почти все ее внимание было поглощено размеренными движениями огромного и отменно острого ножа.
«Что в этом плохого?» — прозвучал в ее мыслях голос, который Авалон сейчас менее всего хотелось бы услышать. Голос химеры.
«Всего лишь посмотреть — что в том плохого?» — вкрадчиво убеждала химера.
Притворяясь, что ничего не слышит, Авалон схватила крупную репу и разрезала ее пополам.
«Всего-то посмотреть», — искушал ее голос вечного союзника и врага.
Лезвие ножа размеренно взлетало и опускалось.
«Ради нас, — сказал Маркус, — я прошу тебя ради нас…»
«Что в том плохого?»
Из-под ножа сыпались мелкие желтоватые ломтики репы.
«Всего-то посмотреть…»
Авалон отрешенно увидела, как острый нож, соскользнув по сочному ломтику репы, глубоко вонзился в ее ладонь. Тотчас брызнула кровь, но ей, как ни странно, совсем не было больно. Так красиво: алая кровь проворной струйкой стекает по лезвию, расползается на оструганном столе, а ладонь все бледнее и бледнее.
Авалон отрешенно смотрела, как алая кровь растекается зыбкой лужицей, подползая к самому краю стола.
Как будто из туманного далека, доносились до нее шум и крики. Не важно, что кричали женщины, Авалон все равно не разбирала слов.
Край кровавой лужицы сполз со стола. Кровь быстро-быстро закапала вниз, на каменный пол, — алая, странно прекрасная.
Это кровь. Ее кровь. Алая, алая кровь…
…текла повсюду, пропитала шкуры и одежду, темнея и засыхая.
Во мраке казалось, что кровь черная, тускло отливающая в свете факелов, — и все же от нее исходил запах недавней смерти.
Она больше ничего не видела, потому что было темно, а горящий факел оказался так далеко, а смерть была так близко. Опасность разрасталась, грозя высосать из нее кровь и жизнь, поглотить ее без остатка.
Комната была большая, слишком большая, и знакомая, и незнакомая, как бывает во сне. Опасность и смерть так легко прятались в ее темных углах, притворяясь обычными тенями. Она не видела эти живые, зловещие тени, не могла остановить их; она никогда не думала, что удушливый мрак кладовой окажется так огромен:
Гоблины, кровь, опасность, ледяной камень, комната слишком большая, негде спрятаться, сейчас она умрет, как умер отец, и Она, и все остальные, и вся кровь мира никогда не смоет ее потери, тошнотворно — сладкая кровь, а смерть стоит перед ней и хохочет, хохочет…
Авалон Кинкардин впервые в жизни потеряла сознание и замертво рухнула на руки подоспевших женщин, заливая кровью свое платье.
14.
Было тепло, и все же она дрожала от холода. Что-то мягкое и тяжелое укрывало ее от шеи до ног. Левую руку пронизала острая боль.
— Не бойся, — прозвучал над ее головой знакомый голос со странным, чужеземным выговором. — Могло быть гораздо хуже. Теперь кровотечение остановилось.
— И как раз вовремя, — отозвался другой голос, низкий, глубокий, напряженный. Узнав этот голос, она открыла глаза.
— Авалон, — сказал Маркус и, наклонившись над ней, сжал ее здоровую руку.
Авалон попыталась сесть. Голова у нее кружилась. Маркус помог ей приподняться и бережно прислонил спиной к подушкам. Она была в покоях лэрда. Авалон никак не могла привыкнуть, что это и ее собственные покои. Небо за окном алело, значит, теперь то ли закат, то ли восход.
— Осторожней, — умоляюще попросил Маркус. — Ты потеряла слишком много крови.
— Все в порядке, — заверила она, не совсем, впрочем, искренне.
Рядом с Маркусом возник Бальтазар, пряча руки в широких рукавах своих просторных одеяний.
— Будь ты на войне, леди, таким ударом ты прикончила бы врага.
«Это, наверное, шутка», — подумала Авалон и слабо улыбнулась. Маг улыбнулся ей в ответ.
— Теперь за тебя можно не беспокоиться, — объявил он. — Чего, впрочем, я не сказал бы о твоем муже.
Маркус пропустил его слова мимо ушей.
— Как ты себя чувствуешь? Ты помнишь, что произошло?
— Все в порядке. Я…
«Кровь, гоблины, смерть!» — зашипела химера. «Прекрати!» — мысленно приказала ей Авалон.
— Я ничего не помню. — Авалон закрыла глаза, спасаясь от пристального взгляда Маркуса, и откинула голову на подушки.
Она скорее ощутила, чем услышала, наступившую тишину: сомнение, настороженность, боязнь утомить ее. Что ж, если таким образом можно избавиться от расспросов, она притворится уставшей, хотя на самом деле совсем не устала. И помнит все.
— Хорошенько подумай, леди, — посоветовал маг, нарушая молчание. — Было бы только лучше, если б ты делилась с Кинкардином всеми своими воспоминаниями.
Авалон открыла глаза и взглянула на Бальтазара, который стоял за спиной у нахмуренного Маркуса. Одетый в черное маг изящно повел плечами.
— Муж и жена должны делиться всем, что у них на душе. Во всяком случае, так считают у меня на родине.
Авалон перевела виноватый взгляд на окно, пылавшее закатным светом, и услышала, как маг легкомысленно добавил:
— Впрочем, здесь, быть может, принято иначе.
— Он направился к двери, но на полпути остановился.
— Но ведь быть всегда одному — это так холодно.
— И ушел.
— Какого дьявола он все это нес? — мрачно спросил Маркус.
Авалон опустила взгляд на укрывшие ее одеяла.
— Глупости все это, — пробормотала она. — Мне нужно встать. Я ведь не больна.
Она хотела откинуть одеяло, но Маркус положил руку ей на плечо, вынудил снова лечь.
— Авалон, сегодня вечером в кухне ты ножом разрезала себе вену. Это ты помнишь? У тебя вытекло много крови, мы едва сумели остановить ее.
— Вот как, — слабым голосом отозвалась она. — Но теперь мне уже лучше.
— Ты останешься здесь, — твердо сказал Маркус. — Потерять столько крови — это очень опасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83