Глаза его были устремлены на гондолу, видневшуюся вдали на канале и направлявшуюся, очевидно, в Риальто. Он сейчас же сообразил, что это Беатриса, маркиза де Сан-Реми, выехала из дворца и едет или к дому «Духов», или к дому своего родственника, лорда Брешиа. Подозрение, мелькнувшее в голове Вильтара, рассердило его, и он заговорил более оживленно, чем раньше, обращаясь к своему гостю:
— Дорогой Вильтар, ты приехал в Венецию не для того, чтобы говорить глупости. Ты волнуешься по пустякам. Я так привык ко всему этому, что положительно ничему не удивляюсь больше. Я принимаю свои меры предосторожности, вот и все. Если французы останутся в Венеции...
— Понравится ли твое «если» генералу, Гастон?
— Позвольте мне докончить, Вильтар. Если французы останутся здесь, и если их жизнь значит здесь немного больше, чем жизнь дворовой собаки, охраняющей кухню, то человеку придется бороться с большими опасностями, чем с опасностью быть подслушанным. Он должен быть прежде всего терпелив, дружелюбен и должен знать обычаи этого народа. Все венецианцы — шпионы: сыновья шпионят за отцами, мужья за женами, везде полиция, западни на каждом углу, каждая улица скрывает в себе опасность, — мы должны привыкнуть к этому и должны или примириться с этим или же совершенно бросить Венецию. Я это понял с самого начала. Когда генерал послал меня сюда как защитника французских интересов, он знал это. Я дам ему отчет во всем, когда настанет для этого время, но пока я могу только сказать тебе: действуй осторожно и, если тебе надо что-нибудь сказать, говори это при всех, когда никто не подслушивает тебя. Пойдем теперь к Флориану, выпьем кофе. Там ты найдешь нескольких наших соотечественников уцелевших еще в этом городе. Их, к сожалению, немного, Вильтар, мы пережили ужасное время и даже стали думать, что генерал забыл про нас.
— Он никогда не забывает, Гастон. Я приехал сюда, чтобы напомнить тебе об этом. Будь уверен в том, что они будут отомщены; самый смиренный слуга Франции — и тот не будет забыт при наших расчетах с Венецией. А расчеты эти ужасны, особенно если производятся таким человеком, как Бонапарт.
Он накинул свой плащ, и они вместе вышли из дома и сели в гондолу графа, которая быстро доставила их через канал на маленькую площадь, где находился ресторан, в который они направлялись. Хотя путешествие их длилось всего только несколько минут, но они успели услышать за это время и подавленные проклятия, посылаемые им гондольерами, и угрозы, сыпавшиеся с других гондол, когда они проезжали мимо. На площади встречавшиеся им люди плотнее закутывались в свои плащи, чтобы нечаянно не коснуться проклятых французов. Женщины при их приближении прятались в дверях и воротах дома, чтобы не видеть ненавистных им чужестранцев. Эта враждебность со стороны женщин сильно забавляла самоуверенного Вильтара.
— Как видно, здесь на розы нечего рассчитывать, Гастон, — сказал он, оскорбительно оглядывая с ног до головы своих хорошеньких врагов: — нас ждут здесь только один шипы; многие из нас, вероятно, уколются о них. А вот, кажется, и знаменитый Флориан? Надеюсь, мы будем себя чувствовать там, как дома. Ты, кажется, говорил, что мы увидим там Шатодена. Я буду очень рад повидаться с ним.
— Тише, — сказал Гастон, оглядываясь кругом, чтобы убедиться, что поблизости нет шпионов. Когда слуга подал им кофе и удалился, он небрежно облокотился на стол и, как бы внимательно разглядывая находящийся напротив собор, проговорил намеренно равнодушным тоном:
— Шатоден умер, разве ты не слышал об этом, Вильтар?
— Умер Шатоден? Неужели это правда, Гастон?
— Они пригвоздили его за горло к дому Фрари. Говорят, что за смерть его было заплачено сто серебряных дукатов. Все это знают и молчат. А Раппе? Его убили, как собаку, в турецкой лавке, и затем тело его похоронил какой-то великодушный рыбак. Севенн умер в церкви, и действие яда они приписали апоплексическому удару. Ришар убит среди бела дня в Риальто, а полиция говорит: что же мы могли сделать? Кровь кипит во мне, Вильтар, когда я вспоминаю все эти ужасы. Я удивляюсь тому, что генерал еще не разрушил этого проклятого города, я бы камня на камне не оставил в нем.
— Он находит нужным поступать так, а не иначе в настоящее время. Гастон, вспомни, что мы ведь состоим теперь в мире с республикой. Мир считается благом в каждой стране. Мы сжигаем фермы и съедаем их хлеб, и увозим их женщин на материк, а между тем мир еще не нарушен. Генерал не желает войны с Венецией — почему? — потому, что он является служителем народа, и народ должен царствовать. Но настанет время, и он проучит вашего дожа. Я уверен, что через три месяца все будет кончено; еще три месяца они будут царствовать здесь. А затем они перестанут существовать, они будут сметены с лица земли. И все те, которые теперь ведут войну против Франции: ваши Цезарии, ваши Фалиеры — сумасброд Лоренцо, Беатриса, — все они обречены умереть первыми. Как, ты, кажется, жалеешь их? Послушай, я перестаю понимать тебя, Гастон!
Вильтар лгал: наблюдая за Гастоном и заметив, как он побледнел, как сверкнули его глаза при имени Беатрисы, он сразу сказал себе, поняв все:
— Женщина найдена!
II.
Лоренцо Брешиа любил театральные эффекты, он остался совершенно доволен позой, принятой им в тот ясный февральский день, когда Беатриса, маркиза де Сан-Реми, должна была услышать от него знаменательные новости; ему казалось, что эта поза вполне соответствует занимаемому им в городе положению и его высокому сану. Усевшись на высокий резной стул посередине обширной комнаты дворца Бурано и разложив перед собой перья, чернила и книги в драгоценных переплетах на столе, сделанном из слоновой кости, он облачился в пурпуровые одежды и на голову надел маленькую бархатную шапочку того же цвета, покрывавшую его седину и скорее пригодную для двадцатилетнего юноши, чем для пятидесятисемилетнего старика, проведшего бурную молодость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89