Очевидно, он выпил, но еще был в состоянии понимать и видеть.— Отвечай, Штейнер, — продолжал магнат, помолчав мгновение. — Зачем ты пришел сюда? Чтобы поломать ребра благородному венгру? Ну, начинай. Я не боюсь тебя. Если ты дунайский медведь, я тебе покажу, каковы медведи карпатские и как они умеют разбивать цепи, когда разъярятся.Великан все молчал. Он как будто испугался, увидев соотечественника, и глаза его начали блуждать.— Зачем ты пришел сюда? — кричал магнат. — Ведь вахмистр приказал тебе переломать нам ребра.— Не смею, — ответил тот, опуская голову.— Ты, может быть, хочешь испытать свои силы на моем товарище? У тебя нет брата… матери?…Колосс покачнулся.— Матери? — заревел он. — Она писала мне вчера.— Что же она тебе писала? Говори, негодяй! Говори, палач бледа! Мадьяр сделал два шага; его черные глаза лишились всякого блеска; они казались белыми.— Моя мать? — повторил он. — Откуда она могла узнать, что я палач бледа? Проклятие! Довольно, господин граф! Нет больше Штейнера-палача… Обещаю вам… Завтра Штейнера не будет в живых… Если же вам когда-нибудь придется вернуться в Венгрию… Передайте от меня поклон… нашему Дунаю… нашей бесконечной пуште… мне ее уже не видать… не увидать больше и матери… Прощайте, граф… простите меня.— Что ты задумал, несчастный? — закричал магнат.— Скоро негодяя Штейнера уже не будет в живых.— Ты с ума сошел; помни, что у тебя еще есть мать…В глазах великана блеснули слезы, может быть, в первый раз в течение его отверженной жизни.— Мать, — повторил он в третий раз, и в голосе его слышалось рыдание. — Как она могла узнать, что я палач в алжирском бледе? Она жила себе спокойно в своей хате там, в далекой Венгрии, на берегу голубого Дуная, думала, что я честный солдат!… Не знаете вы, господин граф, сколько раз меня брало раскаяние; я пил, пил, чтобы забыться. Взгляните, этим кулаком я могу убить человека, а дрожу, как мальчишка. Что я на свете? Палач бледа. Даже женщины мне это кричат вслед, когда я прохожу по кривым улицам Дженан-эд-Дара! Палач! Убийца! И дети прячутся, словно я какой-то злодей» А ведь не всегда я был таким. Блед виноват.— Нет, сержанты, — поправил его тосканец.— Да, сержанты, надзиратели, вахмистры, кто хотите, — согласился Штейнер, и в голосе его слышалась ярость. — Зачем жить? Чтоб опять приняться за это дело? Чтоб мучить людей, ломать им кости. Будет с меня этой проклятой жизни.— Подумай о матери, — повторил магнат. Штейнер смотрел молча и наконец спросил:— Что я могу сделать для вас, господин граф? Хотите вы бежать?— Конечно.Палач на минуту задумался.— Если бы не сегодняшняя ночь, — заговорил он наконец, — Надо вам сказать, что вахмистр велел удвоить караул вокруг бледа.— Ты силач?— Да, к несчастью.— Употреби же один раз эту силу на спасение соотечественника. У наших окон решетки крепкие, но тебе под силу сладить с ними. А как выбраться, я обдумаю.— А если после узнают. — Штейнер запнулся, но сейчас же спохватился: — Да ведь я и забыл, что завтра меня уже на свете не будет.Он подошел к окну и стал рассматривать решетку, покачивая громадной головой.— Ну что, справишься? — спросил его магнат, с беспокойством следивший за ним.Гигант взглянул ка арестованного и сказал с горькой усмешкой:— С чем, может быть, не сладил бы карпатский медведь, с тем сладит дунайский.Он схватился обеими руками за решетку, уперся ногой в стену и изо всей силы дернул поперечную перекладину. Перекладина согнулась под этим нечеловеческим усилием. Также согнулись и остальные прутья, но оставались еще в раме. Теперь небольшого усилия было бы достаточно, чтобы вынуть всю решетку.— Готово, господин граф, — заявил Штейнер, утирая пот, катившийся по лицу. — Вы теперь сами сможете вынуть остальное. Только предупреждаю вас: сегодня не пытайтесь.— Нам не к спеху, — сказал магнат. — У нас еще три недели впереди.— А решетка?… Пожалуй, заметят.— Не беспокойся. Нас сторожит Рибо.— Рибо?… Да, Рибо еще лучше других. Он по виду свиреп, а человек добрый.Штейнер еще постоял минуту и повернулся к двери, наклонив голову.— Прощайте, господин граф. Больше не увидимся.— Напрасно ты задумал такую глупость, — сказал магнат участливо. — Лучше беги. Советую тебе я, магнат твоей родины, сын Дуная.— Нет, господин граф, я уже сказал вам: не видать мне ни нашей пушты, ни нашей реки. В смерти найду забвение. Если вам когда-нибудь удастся увидать нашу родину, вспомните, что на берегу большой реки живет старуха, Марица Штейнер. Скажите ей, что сын умер в Алжире, сражаясь с кабилами.Он направился к двери неровным шагом; граф окрикнул его:— Штейнер!Геркулес повернулся; он был бледен как смерть.— Подойди сюда, — позвал его магнат, протягивая ему руку, — Дай руку.Штейнер отшатнулся.— Палач не может пожать руки благородного мадьяра, — сказал он со слезами.— Говорю, пожми. Я, твой земляк, отпускаю тебе в эту минуту все, в чем ты виноват, и не по своей воле.Штейнер бросился к руке магната, но вместо того чтобы пожать ее, горячо поцеловал.— Благодарю вас, граф. Мне кажется, я поцеловал всю Венгрию— сказал он.Он хотел отворить дверь, но она оказалась заперта.— Ах он, проклятый! Он запер меня, чтоб я вышел не прежде, чем покончу вас. Только он не знает Штейнера.Он налег на дверь, и она с шумом отворилась: замок отскочил. Вся казарма задрожала, будто от землетрясения. Часовые у входа закричали:— К ружью!Больные в лазарете звали на помощь, думая что дом рушится. Только тосканец помирал со смеху.В коридорах несколько минут слышались крики, проклятия и звон посуды, ударявшейся о стены.Затем минутная тишина, и громкий выстрел.Штейнер сдержал слово:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12