Бум!..
Другой германский снаряд. Бум!.. бум!.. бум!.. Бум!.. бум!..
Третий, четвертый, пятый, тридцать пятый германский снаряд.
Осколки градом сыплются на нашу крышу. Хорошо направлена эта стрельба… Через пять минут, рассуждая здраво, нас, должно быть, здорово хлестанет.
Амлэн поднимается.
– Господа, мы не дадим убить себя здесь, не правда ли?.. Это было бы идиотством… Я так нахожу!.. А вы не находите этого, Н.?..
(Это было сказано подпоручику, королевскому внуку).
Н. почтительно, но добросердечно (правда, Амлэн командует, но Н. – солдат не хуже Амлэна) и очень ясно отвечает:
– Да, нахожу! нахожу, что это было бы глупо! Амлэн благодарит знаком. Затем, меняя тон, не повышая однако голоса, он отдает приказание:
– Тогда, господа, под прикрытие! все в погреб!.. Как и все, я повинуюсь.
Теперь грохот германских кастрюлек кажется нашим ушам только перекатыванием больших ящиков: шесть футов земли, кирпича и цемента образует матрац между рвущимися снарядами и нашими черепами.
Затишье.
Амлэн, присевший где-то на постельном мешке, встает и походит ко мне:
– Командир, мы с вами будем спать не здесь… Раз бошу надоело теперь тратить столько снарядов попусту… не пойти ли нам сейчас в сторону нашего погреба?.. Тотчас же, потому что, если град снова начнется…
– Согласен.
– Вперед.
Комическая интермедия: два фокстерьера 67 О.А., видя, что мы уходим, мы, самые разукрашенные нашивками, следовательно самые мудрые и рассудительные, – авгуры, не правда ли? – без колебания покидают покровительственную сень погреба и следуют за нами, тычась мордами в наши икры…
…И они следуют за нами, простодушные зверюшки, к двум другим погребам, которые, пожалуй, менее безопасны, и до которых нужно пройти добрых два километра под открытым небом, среди рвущихся снарядов…
Несчастные фоксы! такие же, как простодушные люди, жертвы гибельного обаяния, которое связано с этим сильно действующим на воображение, отвлеченным понятием, – с иерархией.
И вот мы все четверо, Амлэн, два фокса и я, среди чистого поля.
Трах-тарарах! вдруг снова возобновляется бомбардировка и еще усиливается.
– Направо, направо, командир! – советует Амлэн. – Берегись левой стороны, и море свободно до ближайшей якорной стоянки… На левой стороне – дорога; они, должно быть, направили свою стрельбу на дорогу, имея в виду ночные транспорты.
Мы идем в сторону, собаки за нами. Пора была?.. бомбардировка все усиливается. Пора была?.. Гм… Странное выражение. Я не знаю достоверно, на что направлена стрельба, но мы уже далеко от дороги, а все-таки часто попадаем под обстрел… Амлэн, который считает себя ответственным за этот маневр, ругательски ругается. А я против воли смеюсь. Обезумевшие фокстерьеры буквально толкают нас мордами, ни за что в мире не отошли бы они от нас ни на один дюйм, они льнут к нам, к нам, полубогам, которые, очевидно, должны знать действительное средство, чтобы избегнуть вихря огня и железа. Всего несноснее, что ночь темна: полубоги шлепают по грязи и сбиваются с дороги. Амлэн заблудился в открытом поле, среди лабиринта тропинок. Стой!..
– Командир, мне кажется, здесь что-то похожее на перекресток… Одна, две, три… я насчитываю четыре дороги, но разрази меня гром небесный, если я знаю, по которой надо идти до вашего или моего погреба. (Наши дачи находятся рядом).
– Что же, старина, спросите… вот как раз часовой, он протягивает нам объятия… направляя на нас штык.
Небо немного очистилось. Несколько звезд рискнуло показаться между облаками. Звезды, шрапнель, выступление, сигнальные ракеты, осветительные ракеты… Совсем недурно!
Между тем Амлэн вступает в разговор, но с относительным успехом, – часовой знает свой приказ: не жечь ни спичек, ни папирос, ни фонарей, ни электрических лампочек, но он не знает местности.
– Я даже не знаю, как это называется.
– Ну, это называется Вайи.
– Вайи? Нет? Вы не шутите?.. Прошу извинения, господин поручик, но мой пост в Клермоне…
Бум!
Немедленное заключение: «упал недалеко». Действительно.
В конце концов Амлэн вновь обретает свой матросский нюх и угадывает.
– Командир!.. пять чарок вина против одного пинка ногой в задницу, что тот дом, вон там, это и есть ваша дача.
Мы «правим на него». Прибыли. И в то мгновение, когда мы толкаем решетку садика, окружающего дом, 210-миллиметровый снаряд падает посреди этого садика на навес, укрывающий пять лошадей артиллерийского парка. Конюх падает убитый наповал, его пять лошадей также. Амлэн, я и фокстерьеры облиты фонтаном брызнувшей крови. Если бы часовой на перекрестке дал нам сведения десятью секундами раньше, мы прибыли бы десятью секундами раньше к нашей двери, и двести шестьдесят четыре письма, о которых вы знаете, лишились бы своего адресата…
– Тысяча чертей!..
Амлэн прежде всего подбежал к конюху. Напрасно: от конюха остались только две половины, в добрых четырех шагах одна от другой.
Война ко всему приучает. Амлэн повернулся и флегматично сказал:
– Командир, вот здесь спуск в мой погреб. Не стоит тащиться до вашего: у меня есть лишний постельный мешок из хорошей бараньей кожи… Не соизволите ли?.. Ну, конечно, это совсем не то, что адмиральская лестница на «Курбэ».
Пятнадцать ступенек, покрытых липкой грязью. Внизу вытягивается во фронт, держа руку у каски, канонир и подает бумагу.
– Господин поручик, получено полчаса тому назад…
Амлэн разрывает конверт.
– Тысяча чертей, командир!.. Не везет нам с завтрашним наступлением! «Они» опять его отложили…
5. Мальмезон
Двадцать третье октября 1917 года. Четыре часа тридцать минут утра. Где-то между Вайи, которое занимают наши войска:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53