Август оставил своего преемника, человека достойного и порядочного, человека, который может одинаково хорошо и воевать, и управлять государством.Он имел в виду Тиберия, которого уважал как хорошего полководца и расторопного администратора. Германик — хотя и очень беспокоился о судьбе Постума — не мог позволить, чтобы армия выразила недоверие избраннику Августа.Но солдаты поняли его по-своему. Они почему-то решили, что он имеет в виду себя, и весьма этому обрадовались.— Слава Германику! — раздались крики. — Гнать Тиберия в шею! Ты наш цезарь!Благородный Германик сначала ничего не мог понять, а когда понял, побледнел и гордо вскинул голову:— Да вы что, с ума сошли? — закричал он. — Неужели вы принимаете меня за предателя? Неужели думаете, что я могу нарушить присягу?Но его никто не слушал, легионеры продолжали бесноваться, потрясая мечами и копьями.— На Рим! Веди нас на Рим! — вопили они.— Тебя хотим в цезари!— Слава Германику!Тут же каким-то образом среди легионеров распространились слухи, что Постум убит по приказу Тиберия. Это вызвало новый всплеск ярости.— Смерть убийцам! — вопили солдаты.— Отомстим за Постума!— Германик, веди нас!Главнокомандующий соскочил с трибуны и бросился в толпу.— Что с Постумом? — в тревоге крикнул он.— Убит! Убит! — ответили ему.— Вон прибыл курьер из Рима!— Преторианцы убили внука Августа!— Месть! Месть!Не в силах совладать с собой, Германик бросился в палатку Авла Плавтия и упал на постель. Его окружили немногочисленные офицеры, которые оставались в лагере, молча сочувствуя горю своего вождя.Прошло немало времени, прежде чем Германик сумел взять себя в руки. Когда он поднял голову, на его лице были следы слез.— Слушайте меня, — сказал он своим обычным твердым голосом. — Если приказ об убийстве Постума отдал Август, то я не вправе оспаривать его решения. Если же это сделал Тиберий по своей инициативе, то я обещаю, что он ответит за казнь моего деверя. Но мы не можем позволить солдатам раздувать здесь политические страсти. Это — граница Империи, которую мы обязаны охранять.Он помолчал, а потом продолжал:— Прошу и приказываю: всеми средствами пресекать политические провокации. Я готов пойти на уступки легионерам в других вопросах, готов выплатить им прибавку к жалованию из своего кармана, но ни за что не соглашусь стать участником заговора. Тот, кто объявит меня цезарем, становится государственным преступником и изменником. Если я доподлинно установлю, что Тиберий и Ливия нарушили волю Августа, я сам выступлю против них. Но пока мы служим отечеству и преемнику Августа — цезарю Тиберию Клавдию Нерону. Так будем же верными своему долгу.Благородный и честный, Германик никогда не решился бы нарушить присягу верности, не имея неопровержимых доказательств виновности Ливии и Тиберия. И на это делала ставку преступная парочка. Что ж, Ливия опять все рассчитала верно. Сейчас Германик был скован своими незыблемыми понятиями о чести, и ничего не мог предпринять против них.А бунт продолжался. Германик пошел на риск — взял на себя не предоставленные ему цезарем и сенатом полномочия. И вот теперь метался по городам и лагерям обеих провинций — тут увольнял в запас выслуживших свой срок ветеранов, там доплачивал солдатам прибавку к жалованию (деньги он действительно взял из своего кармана — заложил два дома в Риме, доставшихся ему от отца, — поскольку Тиберий не прислал ни асса), еще где-то убеждал легионеров подождать и успокоиться.Часто его слушались, иногда — нет, но мятеж постепенно начинал затихать. Ветера, Колония, Бонна, Могонциак, Аргенторат, Виндонисса — везде побывал главнокомандующий, и ценой его огромных усилий пламя бунта было почти погашено.А вслед за ним, часто отставая и встречаясь лишь мельком, следовала верная жена Германика — Агриппина, сестра Постума. Она была беременна, а на руках несла своего младшего сына, Гая, прозванного солдатами Калигулой — Сапожком. Двое ее старших мальчиков находились в Риме. (Ливия даже решила в случае чего сделать их заложниками, чтобы удержать отца. Но пока эта мера не понадобилась).В разгар своих трудов Германик получил официальное известие, что в Остии объявился беглый раб Клемент, который выдает себя за своего бывшего хозяина — Марка Агриппу Постума. Германику некогда было особо раздумывать над этой проблемой. Он уже свыкся с мыслью, что Постум мертв, а разбирательство обстоятельств его смерти решил отложить до тех пор, пока не восстановит порядок в армии и не совершит поход за Рейн.Такая была ситуация в германских провинциях, когда в Могонциак, наконец, прибыли Сабин, Кассий Херея и измученный долгим переходом Корникс. * * * Но в городе они нашли только Публия Виттелия — заместителя главнокомандующего. Тот объяснил, что Германик сейчас в Бонне, но скоро должен вернуться. Его семья как раз здесь.В Могонциаке было спокойно. Легат Тринадцатого легиона Сульпиций Руф — единственный из восьми командиров — сумел удержать своих людей в повиновении, и они не присоединились к бунту. Поэтому здесь, в Могонциаке, Германик мог отдохнуть от трудов и тревог и часто наведывался сюда.Он прибыл лишь через неделю, уставший, осунувшийся, но, как всегда, гордый и полный достоинства. Ему было чем гордиться — теперь уже точно можно было сказать, что мятеж усмирен. Ветераны были отпущены по домам, солдаты получили деньги, а те немногие, кто не пожелал смириться, были схвачены своими же товарищами и казнены публично по приказу главнокомандующего.Узнав, что в лагере находится трибун Кассий Херея, Германик немедленно вызвал его к себе. Кассий взял с собой и Сабина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158