- Вы ее видели?
- Эту молодую женщину? ну как же, много раз после двенадцати, когда у
меня перерыв на завтрак.
- Какая она?
- Как на фото. Через несколько дней вы ее увидете.
- Она с вами разговаривала?
- Не раз.
- А что она вам говорила?
- "Не спускайте глаз с моей девочки". Она была при вашей тетушке
чем-то вроде компаньонки, а может-секретаршей или экономкой. Она и о вас
заботилась в италии. Тетка ваша уже почти не двигалась.
Судя по фотографиям, Жанна Мюрно была высокая, спокойная, красивая,
элегантная и довольно-таки строгая дама. есть только одна карточка, где
Жанна снята со мной. Мы стоим на снегу. На нас лыжные костюмы с узкими
брюками, вязаные шапочки с помпонами. Но от снимка не оставалось
впечатления, что мы были беспечны и дружны.
- Она здесь как будто сердится на меня...
Сестра Раймонда повернула к себе фотографию, поглядела и с фатальным
видом кивнула:
- Не без причины, как видно. Вы, знаете ли, были мастерица делать
глупости.
- Откуда вы это взяли?
- Из газет.
- Ах так!
Июльские газеты поместили сообщения о пожаре на мысе Кадэ. Доктор
Дулен, сохранивший номера газет, в которых рассказывалось обо мне и той,
другой девушке, пока не хотел их мне показывать.
Та, другая девушка, тоже имелась в моей коллекции. Все они были там,
в коробке: большие и маленькие, привлекательные и не привлекательные, и
все мне незнакомые, с застывшей на лице улыбкой, от которой мне уже
становилось тошно.
- На сегодня хватит, насмотрелась.
- хотите, я вам что-нибудь прочитаю?
- Письма отца.
От него было три письма, а от родных и друзей - пожелания скорейшего
выздоровления. Мы-де живем в постоянной тревоге за тебя. Мне, мол, жизнь
не в жизнь. Рвусь к тебе, мечтаю обнять. Дорогая Ми! Мики моя! Любимая моя
Ми! Радость моя! Бедная моя деточка!
Письма отца были ласковые, тревожные, сдержанные, разочаровывающие.
Два каких-то молодых человека написали мне по-итальянски. а третий,
подписавшийся "Франсуа", заявил, что я принадлежу ему навеки, что с ним я
забуду весь этот ад.
А Жанна Мюрно прислала мне только записку за два дня до того, как с
меня сняли мою маску. Записку мне дали потом, вместе с письмами от других.
Вероятно, она была приложена к коробке с засахаренными фруктами, либо к
шелковому белью, либо к часикам, которые я носила на руке. В ней было
всего и написано: "моя Ми, светик мой, птенчик ты мой, клянусь тебе, ты не
одинока. Не тревожься. Не горюй. Целую. Жанна".
это-то мне не нужно было читать вслух. это я знала наизусть.

С меня сняли шины и повязки, которые сковывали мне руки. надели на
них белые нитяные перчатки, мягкие и легкие, не дав мне даже посмотреть на
свои пальцы.
- Я всегда должна буду носить такие перчатки?
- Самое важное, что руки могут вам служить. Кости не повреждены, боль
при движении вы будете ощущать только несколько дней. Вам-то ведь не
придется пользоваться пальцами, чтобы выполнять тонкую работу, например,
часы разбирать, перчатки не помешают вам делать обычные движения. На худой
конец перестанете играть в теннис.
Говорил со мной не доктор Динн, а один из двух врачей, которых он
прислал в мою палату. Очевидно, они отвечали так резко, чтобы помочь мне с
собой справиться, чтобы я не разнюнилась.
Несколько минут они заставляли меня сгибать и разгибать пальцы,
пожимать каждому из них поочередно руку. затем они ушли, велев мне явиться
через две недели на проверочный рентген.
В то утро было нашествие врачей.после тех двух явился кардиолог,
затем доктор Дулен.я слонялась по комнате, уставленной цветами, в синей
суконной юбке и помятой белой блузке. Блузка пострадала, когда кардиолог
выслушивал мое сердце, по его словам - "вполне доброкачественное". я
думала о своих руках, которые скоро увижу без перчаток, когда останусь
одна.я думала о том, что хожу на высоких каблуках и что сейчас это кажется
мне естественным; а ведь если не все начисто стерлось из моей памяти, если
я как бы превратилась в пятилетнюю девочку, то разве не должны были бы
удивлять меня мои туфли на высоких каблуках, цветы, губная помада?
- Вы мне надоели, - сказал доктор Дулен. - я вам раз десять повторял,
что нечего вам приходить в восторг по поводу всякой такой дребедени. Если
я вас сейчас приглашу со мной пообедать и вы будете правильно держать
вилку в руке, то что это доказывает? что ваши руки лучше помнят, чем вы?
ну, а если я даже посажу вас за баранку в мою машину и мотор будет у вас
сначала немного барахлить при переводе скоростей, поскольку вы не привыкли
к "403", а потом вы все же поведете машину более или менее сносно, то, как
вы думаете, нам с вами это даст что-нибудь новое?
- Не знаю. вы должны были бы это мне объяснить.
- Я должен был бы, кроме того, задержать вас еще на несколько дней в
больнице. К несчастью, вас непременно хотят забрать. у меня нет никаких
законных оснований задерживать вас здесь, если только вы сами этого не
захотите. и я даже не знаю, вправе ли я вас об этом просить.
- Кто же это хочет меня забрать?
- Жанна Мюрно. Говорит, ей "это больше невмоготу".
- Я ее увижу?
- А почему, по-вашему, здесь все пошло вверх дном?
Не глядя, он обвел рукой мою комнату: дверь стояла настеж открытая,
сестра Раймонда укладывала мою одежду, другая сиделка выносила бутылки с
шампанским, стопки книг, которые мне так и не успели прочесть.
- Почему вы хотите, чтобы я осталась?
- Вы уходите отсюда с приятным личиком, с хорошо налаженным
сердечком, с руками, которые будут вас слушаться, ваша третья левая лобная
извилина, по всей видимости, чувствует себя прелестно, но я-то надеялся,
что вы уедете, увозя с собой и восстановленную память.
1 2 3 4 5 6 7 8