Во-вторых, было немного жалко Веронику, которая ему где-то по-человечески, ну, как говорится, по большому счету, в общем-то нравилась. Второй посадки она, конечно, уже не выдержала бы. Ну, а если бы просто "закрыли семафор", было бы еще хуже: окончательно бы спилась красавица Москвы.
Все прошло неожиданно гладко. Во-первых, Лаврентий, который поначалу лично курировал операцию, вдруг утратил к ней интерес. Во-вторых, похоже было на то, что вмешались самые крупные чины союзников, чуть ли не сам Эйзенхауэр из Германии через союзническую контрольную комиссию или даже прямо через Жукова обратился к Сталину с просьбой не чинить препятствий женитьбе полковника Тэлавера на вдове дважды Героя Советского Союза. Так или иначе, но Берия перестал спрашивать об этом деле, а на прямые вопросы только отмахивался: делай, мол, как хочешь, не имеет, дескать, большого значения. И вот только тогда, когда голубки улетели в Заокеанию – по последним данным, мирно живут в Нью-Хэвене и ни хрена не имеют общего с государственными секретами, – тогда только маршал начал жутковато шутить насчет половых связей с американской разведкой. Снова этот подлец сделал вилку конем: с одной стороны, мол, дело ерундовое, значит, и не надо поощрять Ламадзе, а с другой, попахивает, мол, слегка, чуточку так смердит самым страшненьким, так что если, мол, плохо будешь соображать, можно и раздуть этот запашок.
Что касается запашков, то, как говорится, в доме повешенного ни слова о веревке. От вождя в последние годы частенько смердит. Жене осточертел со своими бесконечными случками на стороне, перестала следить за его кальсонами. Ну, а сам чистоплотностью не отличается, хорошо моется только перед заседаниями Политбюро... Вообще, с годами какие-то странности стали наблюдаться в чудовище. Вдруг помешался на спорте, на своем любимом "Динамо", Еще до войны упек в лагеря футболистов-спартаковцев, четырех братьев Старостиных, чтобы не мешали успехам "команды органов", а теперь вообще съехал с резьбы: охотится за спортсменами, переманивает их из армейских клубов, а иногда просто похищает. Особенно докучает ему новое общество ВВС, что под эгидой Василия, самого генерал-лейтенанта Сталина. Вдруг ни с того ни с сего начинает беситься. Думаешь, в разведке какой-нибудь провал, в Иране что-нибудь неладно или в Берлине или там какой-нибудь сбой в развороте "ленинградского дела", а оказывается, вся беда в том, что Васька опять к себе каких-то хоккеистов перетащил.
А то вдруг вообще начинается нечто не вполне рациональное, чтобы не сказать иррациональное. Не так давно Нугзар, войдя в кабинет, застал Лаврентия Павловича за чтением "Советского спорта". Сразу понял, что чем-то недоволен вождь в жалкой газетенке, чем-то она его вдруг раздражила. Что-нибудь не так, товарищ маршал?
Можно сказать, что "не так". Вот полюбуйся, что печатают, негодяи. Палец, похожий на миниатюрный хрен в морщинистом гондоне, упирается в стихотворение "На Красной площади". Нугзар мучительно читает:
Парад принимает маршал,
На площадь в потоке колонн
Под звуки чеканного марша
Вплывает заря знамен.
Вливается грохот металла
И кованый цокот копыт.
И в солнечном шелке алом
Октябрьский ветер кипит.
Но вот за полками пехоты
Проходят полки труда,
Заводы идут, как роты,
И песня звенит в рядах.
"Читай вслух!" – вдруг гаркнул Берия. Нугзар вздрогнул: таким криком можно и без пистолета человека пришить. Все-таки набрался мужества, развел руками: надо иногда показывать характер чекиста. "Не понимаю, что тут такого читать, Лаврентий Павлович?" Берия нервно хохотнул, вырвал газету: "Не понимаешь? Тогда слушай, я тебе сам прочту с чувством, с толком, с расстановкой". Он начал читать, то и дело останавливаясь, упираясь пальцем в строку, взглядывая на Нугзара и продолжая, распалялся каким-то странным бешенством, часто делая неправильные ударения в русских словах.
Сегодня у стен кремлевских
Спортсменов я узнаю.
Отвага, юность и ловкость
Проходят в строгом строю.
Над площадью солнца лучи,
Золотом плиты облиты,
Приветствуют москвичи
Любимцев своих знаменитых.
Колонны шагают легко,
И Красная площадь светлеет,
Стоит полководец веков
На мраморном Мавзолее.
Бессильная ярость за океаном,
От злобы корчатся Черчилли,
А он строительством мира занят –
Будущее вычерчивает.
По всей неоглядной Отчизне,
Равненье на Кремль держа,
Строится коммунизм
По Сталинским чертежам.
Вскипают в степи седой
Полезащитные полосы,
Тундра в осаде садов
Покорно пятится к полюсу.
Встают города, расцветают пески,
Распахнуты светлые дали!
И нам, как имя Отчизны, близки
Два имени, Ленин и Сталин!
"Ну вот, – чтение закончилось как бы в каком-то изнеможении – Ну, что теперь скажешь?"
"Ничего не понимаю, Лаврентий Павлович", – без всякого сочувствия ответил помощник. Он и в самом деле не понимал, ради чего тут было устроено, один на один, такое фиглярство вокруг стиха. "Ах, ты не понимаешь, Нугзар!.. Это печально. Если даже ты не понимаешь, то на кого же я могу положиться? Только на свое чутье?"
"Простите, Лаврентий Павлович, что же тут можно найти? Тут все, как полагается..."
"Эх, Нугзар, Нугзар, не по-дружески себя ведешь... Сколько раз я просил, один на один не называй меня по отчеству, Нугзар-батоно. Я всего на десять лет старше, всю жизнь вместе работаем, понимаешь..." Отшвыривает "Советский спорт", начинает расхаживать по кабинету, причем xoдит так, что только и жди, как бы не повернулся с пистолетом. "Никто мен не понимает в этой блядской конторе, кроме Максимильяныча!" Имеется виду Маленков. "Ты что, Нугзар, между строк не можешь читать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22