А может быть, бобэоби, виээми, гзигзигзео, а может быть, лауноги, пиннопинео, филиожар? А может быть, лог дром бра затеял, ушел, почему-то кол тол та в м е ш ж ф й у п ьк ё я э у ц с г о ?
Нет, нет, все очень просто: дважды два -- четыре.
А вдруг все-таки не четыре, а генерал под ручку с дамой перед трюмо?
Увы, дважды два -- четыре, дважды два -- четыре, дважды два -- ЧЕТЫРЕ!
Т а ы е ш н г б ж э...
Утром мы мирно завтракали в кафе, как все нормальные люди, брали сосиску, бутерброд с килькой, чай, но после завтрака мы отправлялись на "школу джаза".
Должен сказать, что джазист -- существо совершенно неутомимое, одержимое. Джазовый артист может играть круглые сутки подряд с небольшими перерывами для приема пищи. Вот у кого надо учиться преданности своему искусству! Если у вас вдруг появится желание уморить какого-нибудь джазового артиста, кормите его на убой, хольте его, лелейте, но не давайте играть: зачахнет. Чарльз Ллойд, например, которому пришлось играть только в последний день фестиваля, первые три дня очень маялся. В зеленоватых его глазах мерцала вековечная негритянская печаль. Зато, когда вышел на эстраду, узнать его было нельзя. Да и все они, эти странные артисты, пока не играют, так что-то ходят, что-то между прочим жуют, вежливо слушают. "Да, что вы говорите! Смотрите, как интересно! Надо же, а мы и не знали!" А глаза в это время где-то блуждают.
Однажды мы обедали вместе с Гюли Чохели, и она призналась:
-- Терпеть я не могу всех этих обедов, ужинов, завтраков!
-- А что же вы любите, Гюли?
-- Петь.
-- А еще что?
-- Кактусы.
"Школа джаза" в сводчатых залах "Дома черноголовых". Эстрадой завладели фотографы. Лежа на полу, сидя на корточках, стоя на стульях, они направляют свои тубусы на квартет Збигнева Намысловского, работающий в неимоверной тесноте. В зале тоже тесно: он заполнен до отказа ударниками, басистами, саксофонистами, трубачами, кларнетистами, москвичами, шведами, сибиряками, эстонцами, литовцами, армянами, финнами...
Хрупкий, с круглыми совиными глазами Намысловский солирует уже двадцать минут. У рояля сгорбился похожий на князя Мышкина Адам Матышкович. Крепко держит ритм ударник Чеслав Бартковский по прозвищу "Маленький". Блестит очками серьезный, как молодой профессор, басист Роман Дылонг -- "Гучьо".
Намысловскому тесно в рамках квадрата. Он изгибается, на лице его мучение, он словно хочет что-то соскрести, содрать, сорвать какой-то последний ненавистный ему покров.
Снова это ощущение попытки прорыва, мучительной тяги к какому-то неведомому совершенству.
Я беседую с кандидатом математических наук, а может быть, физических наук, словом, каких-то очень серьезных наук Владимиром Виттихом, руководителем Новосибирского ансамбля.
-- Скажи, пожалуйста, что ты думаешь об эксперименте в джазе, о фри-джазе, например? Вот я не могу слушать Орнетта Колмена...
Виттих ухмыляется в бороду.
-- А для меня это очень интересно...
Услышав этот разговор, возле нас остановился темпераментный, словоохотливый пианист Николай Капустин.
-- Понимаешь ли, Вася, когда-то и "бибоп" казался диким и невероятным, а теперь, должно быть, даже ты... прости, может быть, я ошибаюсь...
Я смущенно кашляю в кулак.
-- Да-да, даже я... Конечно, эксперимент необходим, но вряд ли он доступен простому любителю, немузыканту...
-- Эксперимент всегда обращен внутрь -- и в литературе, и в пластике, и в музыке.
-- Джаз для джазистов? Поэзия для поэтов? Скульптура для скульпторов? Вы могли бы играть в темной, пустой комнате?
-- Это философский вопрос, об этом на ходу не скажешь. Темная, пустая комната -- это идеал, но артисту джаза нужны слушатели и зрители.
-- А если они его не понимают?
-- Но он их зовет...
Прошлой осенью мы сидели с моим приятелем Абэ Кобо в подвальчике токийского джаз-клуба "Сэто". Подняв свой крепкий писательский палец, Абэ Кобо сказал:
-- Писатель должен есть много джаза, часто и много, большие сочные ломти настоящего джаза!
Каждое утро с десяти до часа я толкался на "школе джаза", притворялся музыкантом -- то ударником, то трубачом, -- обнаглел даже до того, что начал задавать специальные вопросы, ну, скажем:
-- Алло, Бу, у вас какой номер мундштука?
Кончает композицию стокгольмский квартет Яна Йоханссона. Любезный хозяин "школы" Райво Таммик пытается перекричать восторженный гвалт и свист:
-- Ребята, задавайте вопросы!
-- Какие еще вопросы? -- снисходительно пожимает плечами восходящая звезда саксофонист Роман Кунсман. -- Мы и сами все знаем. Пусть лучше еще раз сыграют.
Однако вопросы все-таки задаются:
-- Алло, Бу, у вас какой номер мундштука?
И вот в этой утренней толкучке я снова теряю свой спасательный значочек и снова чувство одиночества и непричастности охватывает меня. Представляю, с каким презрением отвернется от меня музыковед Александр Медведев и все мои новые знакомые, включая Нину Большакову. В отчаянии подхожу к трубачам, собравшимся вокруг рыжего Бу Бронберга, плетусь к ударникам, столпившимся вокруг Бартковского, и тут вижу на полу моего дорогого с сиреневой ленточкой. Как его не раздавили сапоги ударников? Мистика, да и только!
Форум джаза. Разгорались страсти. Высказываются самые разные точки зрения. Бушуют авангардисты.
-- Товарищи, не будем себя обманывать. Мы называем наши темы "Жар-птица", "Иван-царевич" и делаем вид, что создаем свой особый, национальный, ни на что не похожий джаз. Это фикция!
-- Основа джаза -- импровизация, а ее не назовешь никак, ей не нужна никакая литература. Джаз -- это интернациональное искусство.
-- Извините, товарищ, ваша формула -- подобие кастрации.
1 2 3 4 5