ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
– тихо заговорил он. – Такие клапаны предохраняют машину от взрыва…
– Понимаю, к чему вы ведете, Александр Стефанович… – начал было полковник, но молокосос мягким нажатием длинной нерусской руки остановил его.
– Я ничего не утверждаю, Михаил Константинович, я пытаюсь размышлять. Не ожесточаем ли мы молодежь неумеренными порой репрессиями? Возьмите позапрошлогоднюю историю с манифестацией у Казанского собора. Ну, пошумели бы студенты, покричали, в конце концов, во всех цивилизованных странах вполне спокойно относятся к таким эксцессам. Англичане даже считают, что демонстрации оживляют повседневность.
Кстати, один из резидентов нашей заграничной агентуры рассказал мне интересный случай. В Лондон приехал какой-то русский революционер. Как раз в это время проходила демонстрация докеров. Наш бомбист, конечно, не выдержал и вылез с речью перед «братьями по классу». Долой, кричит, всех лордов и капиталистов, да здравствует власть рабочих!
Прямо перед ним цепочка английских полицейских, «бобби». Наш борец только раскаляется – он уже английские кандалы как бы примеривает… Все ему нипочем!
Ну-с, докеры ему аплодируют, а «бобби» молчат.
– В чем дело, – спрашивает бунтарь у своего товарища, опытного эмигранта, – почему они не заковывают меня в железо, не тянут в Тауэр?
– Вот если бы ты вздумал мять цветы на ближайшем лауне, – отвечает ему тот, – тогда бы тебя поволокли в кутузку. А так – сотрясай на здоровье воздух сколько твоей душе угодно…
Монокль взлетел и запрыгал под трель молодого здорового смеха. Караев еле выдавил из себя улыбку.
– В том-то и дело, голубчик, что русский мужик первым делом на лаун ваш… сами знаете что сделает, не говоря уже о наших азиатах. Ну а что касается англичанцев, – он нарочно, от злости сказал «англичанцев», – то они в Индиях своих не особенно-то церемонятся. Давно ли бурам-то кишки выпускали?
– Много справедливого есть и в ваших словах, Михаил Константинович, – продолжал провоцировать Ехно-Егерн, – но… – он наморщил лобик, изображая напряженную работу мысли, – но, понимаете ли, в среде молодежи формируется новый тип, тип разрушителя, бомбиста, фанатика… Это как бы каратель карателей. Суд на суд, расправа на расправу… В ответ на репрессию у Казанского собора Карпович смертельно ранит министра Боголепова, а Лаговский покушается на жизнь обер-прокурора Синода. В прошлом году мы потеряли министра внутренних дел. Качура стрелял в князя Оболенского, в этом году сразу после расстрела смутьянов в Златоусте убили губернатора Богдановича… И самое ужасное, что террорист, агитатор, революционер становится среди так называемой передовой молодежи популярной, любимой, если хотите, модной фигурой. Нет, Михаил Константинович, как хотите, с молодежью у нас неблагополучно. Одной дубинкой с ней уже не сладишь, нужно искать новые пути, нужно изобрести клапан…
И при этих словах Егерн извлек стекляшку из глазной впадины и выжидательно уставился на полковника.
Караев налился кровью, тревога стеснила грудь, но прошло полминуты, и отпустило… он с облегчением подумал:
«Ловишь, да не поймаешь! Есть у меня принцип, и никуда я от него не отойду! Не сшибешь, не запутаешь, норвежец малосольный!»
– Позвольте уж не согласиться с вами, – с некоторой даже сухостью начал он. – Да вы часом не либерал ли? Никаких клапанов нам изобретать не надо, а опыт нашим ведомством накоплен немалый, – конец этой фразы прозвучал весьма чугунно, самому понравилось. – Строгостью, строгостью, четырежды строгостью можно лишь уберечь нашу молодежь от пагубного влияния. Да вот вам пример! – оживленно продолжал он, бокальчиком тыча в зал, куда уже возвращалась из фойе публика. – Взгляните на господина в третьей ложе бенуара. Ну да, вон тот, что подвигает сейчас кресло даме…
Ехно-Егерн увидел стройного молодого мужчину, вечерний костюм обтягивал его фигуру, как перчатка. Мужчина сел рядом с дамой, что-то сказал ей, улыбнулся, тронул маленькую бородку. Дама взглянула на него и тотчас опустила глаза, как бы пытаясь скрыть смущение и нежность.
– Инженер Леонид Красин, заведующий Биби-Эйбатской станцией общества «Электрическая сила», – шепотом пояснял Караев. – Тоже в юности шалил и понес наказание, к счастью для него, достаточно строгое. И вот расстался с социалистическими бреднями, возглавил крупнейшее в губернии строительство. Вы бы видели, как работал, – ну просто американец! Вот что значит вовремя жилку подрезать, а вы говорите – клапан…
Красин не слушал певца. Даже ария Каварадосси, всегда волновавшая его, сейчас прошла только по границе сознания мутной полосой тревоги. Он думал о Любе. О Любе и о прошлом, о будущем, о Любе… Впервые они сидят в театре рядом, вдвоем, впервые им ничего не угрожает…
Заслонившись ладонью, он сквозь пальцы украдкой смотрел на ее поднятое лицо, на высокую шею с первой поперечной морщиной, на глаза, светящиеся неподвижным и словно бы печным счастьем. Он боялся шелохнуться, чтобы не вывести ее из этого блаженного оцепенения.
Когда они впервые встретились? Тринадцать лет назад, в 1890 году. И тот вечер час или полтора они просидели с Брусневым над сиротскими осклизлыми котлетами, рассуждая о «Капитале», о российских противоречиях, о народниках… Столовая «Техноложки» была единственным местом, где можно не опасаться шпиков.
Потом он вышел на Загородный проспект, увидел в конце его зеленый балтийский закат и захлюпал по осенним лужам, подставляя лицо морскому европейскому ветру, чувствуя какую-то непонятную счастливую тревогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– Понимаю, к чему вы ведете, Александр Стефанович… – начал было полковник, но молокосос мягким нажатием длинной нерусской руки остановил его.
– Я ничего не утверждаю, Михаил Константинович, я пытаюсь размышлять. Не ожесточаем ли мы молодежь неумеренными порой репрессиями? Возьмите позапрошлогоднюю историю с манифестацией у Казанского собора. Ну, пошумели бы студенты, покричали, в конце концов, во всех цивилизованных странах вполне спокойно относятся к таким эксцессам. Англичане даже считают, что демонстрации оживляют повседневность.
Кстати, один из резидентов нашей заграничной агентуры рассказал мне интересный случай. В Лондон приехал какой-то русский революционер. Как раз в это время проходила демонстрация докеров. Наш бомбист, конечно, не выдержал и вылез с речью перед «братьями по классу». Долой, кричит, всех лордов и капиталистов, да здравствует власть рабочих!
Прямо перед ним цепочка английских полицейских, «бобби». Наш борец только раскаляется – он уже английские кандалы как бы примеривает… Все ему нипочем!
Ну-с, докеры ему аплодируют, а «бобби» молчат.
– В чем дело, – спрашивает бунтарь у своего товарища, опытного эмигранта, – почему они не заковывают меня в железо, не тянут в Тауэр?
– Вот если бы ты вздумал мять цветы на ближайшем лауне, – отвечает ему тот, – тогда бы тебя поволокли в кутузку. А так – сотрясай на здоровье воздух сколько твоей душе угодно…
Монокль взлетел и запрыгал под трель молодого здорового смеха. Караев еле выдавил из себя улыбку.
– В том-то и дело, голубчик, что русский мужик первым делом на лаун ваш… сами знаете что сделает, не говоря уже о наших азиатах. Ну а что касается англичанцев, – он нарочно, от злости сказал «англичанцев», – то они в Индиях своих не особенно-то церемонятся. Давно ли бурам-то кишки выпускали?
– Много справедливого есть и в ваших словах, Михаил Константинович, – продолжал провоцировать Ехно-Егерн, – но… – он наморщил лобик, изображая напряженную работу мысли, – но, понимаете ли, в среде молодежи формируется новый тип, тип разрушителя, бомбиста, фанатика… Это как бы каратель карателей. Суд на суд, расправа на расправу… В ответ на репрессию у Казанского собора Карпович смертельно ранит министра Боголепова, а Лаговский покушается на жизнь обер-прокурора Синода. В прошлом году мы потеряли министра внутренних дел. Качура стрелял в князя Оболенского, в этом году сразу после расстрела смутьянов в Златоусте убили губернатора Богдановича… И самое ужасное, что террорист, агитатор, революционер становится среди так называемой передовой молодежи популярной, любимой, если хотите, модной фигурой. Нет, Михаил Константинович, как хотите, с молодежью у нас неблагополучно. Одной дубинкой с ней уже не сладишь, нужно искать новые пути, нужно изобрести клапан…
И при этих словах Егерн извлек стекляшку из глазной впадины и выжидательно уставился на полковника.
Караев налился кровью, тревога стеснила грудь, но прошло полминуты, и отпустило… он с облегчением подумал:
«Ловишь, да не поймаешь! Есть у меня принцип, и никуда я от него не отойду! Не сшибешь, не запутаешь, норвежец малосольный!»
– Позвольте уж не согласиться с вами, – с некоторой даже сухостью начал он. – Да вы часом не либерал ли? Никаких клапанов нам изобретать не надо, а опыт нашим ведомством накоплен немалый, – конец этой фразы прозвучал весьма чугунно, самому понравилось. – Строгостью, строгостью, четырежды строгостью можно лишь уберечь нашу молодежь от пагубного влияния. Да вот вам пример! – оживленно продолжал он, бокальчиком тыча в зал, куда уже возвращалась из фойе публика. – Взгляните на господина в третьей ложе бенуара. Ну да, вон тот, что подвигает сейчас кресло даме…
Ехно-Егерн увидел стройного молодого мужчину, вечерний костюм обтягивал его фигуру, как перчатка. Мужчина сел рядом с дамой, что-то сказал ей, улыбнулся, тронул маленькую бородку. Дама взглянула на него и тотчас опустила глаза, как бы пытаясь скрыть смущение и нежность.
– Инженер Леонид Красин, заведующий Биби-Эйбатской станцией общества «Электрическая сила», – шепотом пояснял Караев. – Тоже в юности шалил и понес наказание, к счастью для него, достаточно строгое. И вот расстался с социалистическими бреднями, возглавил крупнейшее в губернии строительство. Вы бы видели, как работал, – ну просто американец! Вот что значит вовремя жилку подрезать, а вы говорите – клапан…
Красин не слушал певца. Даже ария Каварадосси, всегда волновавшая его, сейчас прошла только по границе сознания мутной полосой тревоги. Он думал о Любе. О Любе и о прошлом, о будущем, о Любе… Впервые они сидят в театре рядом, вдвоем, впервые им ничего не угрожает…
Заслонившись ладонью, он сквозь пальцы украдкой смотрел на ее поднятое лицо, на высокую шею с первой поперечной морщиной, на глаза, светящиеся неподвижным и словно бы печным счастьем. Он боялся шелохнуться, чтобы не вывести ее из этого блаженного оцепенения.
Когда они впервые встретились? Тринадцать лет назад, в 1890 году. И тот вечер час или полтора они просидели с Брусневым над сиротскими осклизлыми котлетами, рассуждая о «Капитале», о российских противоречиях, о народниках… Столовая «Техноложки» была единственным местом, где можно не опасаться шпиков.
Потом он вышел на Загородный проспект, увидел в конце его зеленый балтийский закат и захлюпал по осенним лужам, подставляя лицо морскому европейскому ветру, чувствуя какую-то непонятную счастливую тревогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15