«Наверное, не узнает меня», — подумал Иван Петрович.
Но ученый подошел к Ивану Петровичу и сказал:
— Я вас всей, всей душой благодарю.
— За что же? — удивился Иван Петрович. — Вы не задали мне ни единого вопроса и даже не слушали моих объяснений.
— Да, да, нет, нет, ну что вы, — сказал ученый. — Вы мне помогли ответить на самый важный вопрос. Ведь и я экскурсовод вот в этом автобусе, — и он показал на небо и землю, — и я был очень счастлив в этой поездке, как никогда в жизни. Но я не слушал ваших объяснений. Мы, экскурсоводы, не очень нужны. Мне даже показалось, что мы мешаем.
1960 — 1961
МАЛЕНЬКАЯ ЖИЗНЬ
Уже в двадцатых числах апреля Москва начинает готовиться к празднику. Карнизы домов и железные заборики на бульварах заново красятся, и матери всплескивают руками, глядя вечером на сыновьи штанишки и пальто. На площадях плотники, посмеиваясь, пилят пахнущие смолой и лесной сыростью доски. Агенты по снабжению везут в директорских легковых машинах кипы красной материи.
В учреждениях посетителям говорят:
— Давайте уже после праздника.
Лев Сергеевич Орлов стоял на углу со своим сослуживцем Тимофеевым. Тимофеев говорил:
— Вы совершеннейшая баба, Лев Сергеевич, пошли бы в пивную, ресторанчик… наконец, просто пошляемся по улицам, посмотрим народ. Подумаешь, жена волнуется. Право же, вы баба, совершеннейшая баба.
Но Орлов простился с Тимофеевым. Он от природы был грустным человеком и говорил о себе:
— Я устроен таким образом, что мне дано видеть трагическое, скрытое под розовыми лепестками.
И во всем Орлов видел трагическое.
Вот и сейчас проталкиваясь среди прохожих, он размышлял, как тяжело в такие веселые дни лежать в больнице, как мрачно пройдут они для фармацевтов, вагонных проводников и машинистов, чьи дежурства выпадут на день Первого мая.
Придя домой, он рассказал жене о своих мыслях, и, хотя она принялась смеяться над ним, Орлов все качал головой и никак не мог успокоиться.
Он до ночи громко вздыхал, размышляя об этом предмете, и жена сердито сказала:
— Лева, чем жалеть фармацевтов, ты бы меня лучше пожалел и не мешал спать, мне ведь завтра к восьми часам нужно быть на работе.
И действительно, она ушла на работу, когда Лев Сергеевич еще спал.
Утром на службе он бывал в хорошем настроении, но обычно к двум часам дня его охватывала тоска по жене, он начинал нервничать и поглядывать на часы. Сослуживцы знали нрав Орлова и посмеивались над ним.
— Лев Сергеевич уже на часы смотрит, — говорил кто-нибудь, и все смеялись, а старший счетовод, престарелая Агнесса Петровна, со вздохом произносила:
— Счастливейшая в Москве женщина эта жена Орлова.
И сегодня к концу рабочего дня он занервничал, недоуменно пожимая плечами, глядел на минутную стрелку часов.
— Лев Сергеевич, вас к телефону, — позвали из соседней комнаты. Звонила жена. Она сказала, что ей придет -ея перепечатать доклад управляющего и поэтому она задержится на час или полтора.
— Вот так-так, — огорченно сказал Орлов и повесил трубку.
Домой он возвращался не спеша. Город гудел, и дома, улицы, мостовые казались особенными, непохожими на самих себя. И это неуловимое, рожденное общностью, было во многом, даже в том, как милиционер волок пьяного, — точно по улицам сплошь ходили племянники и двоюродные братья.
Вот сегодня, пожалуй, он бы пошлялся с Тимофеевым. Очень тяжело приходить домой первому. Комната кажется пустой, неуютной, в голову лезут беспокойные мысли — вдруг с женой что-нибудь случилось — вывихнула ногу, неловко прыгнула с трамвая.
Орлов начинал представлять себе, как лобастый троллейбус сшиб Веру Игнатьевну, как толпятся вокруг ее тела люди, с зловещим воем мчится карета «скорой помощи»… Ужас охватывал его, ему хотелось звонить по телефону к знакомым, родным, бежать к Склифосовскому, в милицию.
Каждый раз, когда жена опаздывала на десять — пятнадцать минут, происходили с ним такие волнения.
Сколько народу на улицах! Почему они без дела сидят на скамейках, шляются по бульвару, останавливаются перед каждой расцвеченной лампочками витриной? Но вот он подошел к своему дому, и сердце радостно вздрогнуло: форточка открыта, — значит, жена уже вернулась.
Он несколько раз поцеловал Веру Игнатьевну, заглянул ей в глаза, погладил ее по волосам.
— Чудак ты мой, — вздохнула она, — каждый день мы встречаемся, словно я не из «Резиносбыта» прихожу, а приехала из Австралии.
— Для меня не видеть тебя день равносильно Австралии, — сказал он.
— О господи, у меня эта Австралия вот тут сидит, — сказала Вера Игнатьевна. — Просят помочь печатать стенную газету — я отказываюсь, Осовиахим пропускаю, сломя голову мчусь к тебе. У Казаковой двое маленьких детей, а она прекрасно остается и в автомобильном кружке состоит.
— Ну, ну, дурочка, курочка ты моя, — сказал Орлов, — где это ты видела жену, которая в претензии к мужу за то, что он домосед?
Вера Игнатьевна хотела ему возразить, но вдруг вскрикнула:
— Да ведь у меня сюрприз для тебя… У нас местком сегодня записывал на ребят из детских домов на праздничные дни, и я подала заявку на девочку. Ты не сердишься?
Орлов обнял жену.
— Умница моя, чего мне сердиться, — сказал он, — мне страшно только думать, что бы я делал и как жил, если бы случай не столкнул нас на именинах у Котелковых.
Вечером двадцать девятого апреля Вера Игнатьевна приехала домой на «фордике» и, поднимаясь по лестнице, раскрасневшаяся от удовольствия, говорила своей маленькой гостье:
— Что за прелесть ездить на легковой машине, — кажется, всю жизнь бы каталась.
Это была ее вторая поездка на автомобиле — в позапрошлом году они со свекровью, приехавшей погостить, наняли на вокзале такси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148