— Ах, какой вы чудак! Вы знаете: мне только в детстве люди казались такими.
— Какими?
— Ну, вот такими: серьезными, живущими всерьез… Что же, пойдем.
Видно, ей, самостоятельной, сильной женщине, нравилось слушаться этого человека.
Когда они пришли, Васильев сидел за столом и писал.
— Здравствуйте! — сказала Екатерина Георгиевна. — Мы вам мешаем?
— Что вы, что вы! Я давно уже прошу Ефремова познакомить меня!
Он пододвинул стул, чтобы ей было удобней снять боты, повесил пальто на вешалку, быстро задал ей несколько веселых вопросов.
«Да, вот он у меня какой!» — подумал Ефремов. Он гордился Васильевым, и ему хотелось, чтобы Екатерина Георгиевна восхищалась его товарищем, но еще больше он гордился ею, и, когда она начала рассматривать портреты, он посмотрел на Васильева: «Ну как? Что?»
Васильев возбужденно глянул на него, развел руками: «Тут уж ничего не скажешь», — и пригладил волосы.
— Вы знаете, товарищи, есть ужасно хочется; я ведь с утра не ела, — сказала Екатерина Георгиевна.
— А водку вы пьете? — спросил Васильев.
— Сейчас с удовольствием выпью рюмку; я совсем продрогла.
— Ого! Я думал, вы откажетесь.
— Почему это?
— Ну как же! Женщины, приходя в мужской дом, всегда говорят, что не пьют. Должно быть, боятся голову потерять.
— Нет, зачем? Я не потеряю головы.
— Что же, Ефремов, кто пойдет?
— Я! — сказал Ефремов, надевая пальто.
На мгновение Васильеву стало неловко оттого, что он остался с этой красивой, сразу понравившейся ему женщиной. Он подошел к столу и заглянул в открытую книгу.
— Вы где работаете? — вдруг спросил он.
— В Наркомтяжпроме.
— В каком качестве?
— Я старший экономист. Сказать, в каком отделе и сколько получаю?
— Нет, это уже детали. Вы замужем?
— Вы, очевидно, большой оригинал. Не все ли вам равно, замужем ли?
— Да, знаете, я не терплю разговоров о погоде. Мне интересно знать про вас, почему же не спросить?
Он пожал плечами и стал перелистывать книгу, чувствуя, как быстро бьется его сердце; ему хотелось, чтобы она сразу же поняла, какой он хороший, умный, тонкий.
— Вы меня простите, — сказал он, — у меня, должно быть, неврастения, я ведь сейчас делаю диссертацию и одновременно руковожу большой работой в Институте: у меня ведь восемь младших научных сотрудников. Работы тьма!
«Ох, зачем я это все? — подумал он. — Решит, что хвастаюсь».
Он спросил:
— Вообще говоря, я круглый дурак, правда? Вы так думаете?
Она рассмеялась. А он уже не мог остановиться и говорил чепуху, говорил быстро, возбужденно, не понимая, почему это с ним происходит, и чувствуя, что не имеет силы остановиться.
Ему хотелось казаться лучше обычного, а он никогда в жизни не был таким пошляком и глупцом, как сейчас.
«Вот тебе облагораживающее влияние женщины!» — думал он, со страхом слушая то, что сам говорил. Он рассказал об очень лестном для себя разговоре с академиком Бахом; сказал, что Ефремов — ограниченный человек, жестикулировал и неестественно хохотал, а она внимательно слушала, изредка поглядывая на него.
Когда Ефремов, держа в руках свертки, вошел в комнату, Екатерина Георгиевна сразу оживилась, стала помогать разворачивать покупки.
— Батюшки! — сказала она. — Вы, видно, роту солдат собрались кормить!
Не спрашивая, она нашла тарелки, вилки, ножи, рюмки, бывшие в самых необычных местах. Васильев видел, как она поглядывала на Ефремова и как приятно было им вместе накрывать на стол.
«Какой огурчик!» — думал он, глядя на товарища, и сердился, точно тот нарочно учинил против него несправедливость. Весь вечер он сидел мрачный, зевая и все больше сердясь, так как ни Ефремов, ни Екатерина Георгиевна не замечали его дурного настроения.
После ужина Ефремов позвонил директору завода и попросил прислать машину, но оказалось, что машина была в ремонте.
— Зачем это все? Пойдемте пешком, — предложила Екатерина Георгиевна.
— Васильев, давай походим, — проговорил Ефремов.
И Васильеву показалось, что в голосе товарища была
тревога.
«Вот пойду, назло», — подумал он, но сказал:
— Мне работать нужно, иди один.
Когда Екатерина Георгиевна вышла в коридор, а Ефремов задержался, надевая пальто, Васильев сердитым шепотом сказал ему:
— Избранник! Петенька Ефремов — лучезарный избранник! — и захохотал.
— Ты что это, обалдел? — спросил Ефремов и показал ему кулак.
Они вышли на улицу.
— Пойдемте переулками, — сказала Екатерина Георгиевна.
— Да, да, обязательно переулками, — поспешно согласился он.
Несколько минут они шли молча. Внезапно она остановилась и взяла Ефремова за руку.
— Мне и хорошо, и грустно сегодня. Я не верю, чтобы могло быть так хорошо, долго не может быть так.
— Может, может, может! — страстно говорил он и, сам не понимая, что делает, с чувством тревоги, стыда, радости обнял ее и начал целовать ее холодные щеки, виски, глаза, неловко повернулся и ударил ее в подбородок, но даже не заметил этого. А она обняла его за шею и поцеловала в губы.
Несколько мгновений они стояли молча, задохнувшись, смущенные.
— Здесь хорошо, — негромко сказала она.
Облака, отягощенные снегом, шли низко, над крышами: серый круг железной, зимней луны повисал над землей и вновь исчезал за облаками, и тогда они казались матово-белыми, светящимися изнутри. Тени бежали по крышам, стенам и окнам домиков — стекла то вспыхивали, то угасали, мостовая вдруг темнела и точно покрывалась золой.
— Вот здесь осталась старая Москва, — сказала Екатерина Георгиевна, не глядя на своего спутника. — Все эти Приарбатские, Ржевские, Кокоринские, Молчановки, Серебряный — путаница, тишина, домики в четыре окна… Я шла вечером с одним сослуживцем-старичком, и он все вздыхал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148