Правда, двое самых маленьких все время чуть-чуть
отставали, но получалось у них это так, что разве мамаша композитора могла
бы придраться. Гимна этого я никогда раньше не слышал, однако меня не
оставляла надежда, что в нем будет стихов двенадцать, а то и больше.
Слушая пение, я всматривался во все детские лица, но одно из них - лицо
моей ближайшей соседки, сидевшей на крайнем стуле в первом ряду, -
особенно привлекло мое внимание. Это была девочка лет тринадцати с прямыми
пепельными волосами, едва покрывавшими уши, прекрасным лбом и
холодноватыми глазами - не исключено, что эти глаза оценивают публику,
которая собралась сейчас в церкви. Голос ее явственно выделялся из всех
остальных - и только потому, что она сидела ко мне ближе, чем другие.
Самый высокий и чистый, самый мелодичный, самый уверенный, он естественно
вел за собой весь хор. Но юной леди, по-видимому, слегка прискучило ее
дарование, а может быть, ей просто было скучно сейчас в церкви. Я видел,
как в перерывах между стихами она дважды зевнула. Зевок был
благовоспитанный, с закрытым ртом, но все-таки его можно было заметить:
подрагивание ноздрей выдавало ее.
Как только гимн кончился, руководительница хора начала пространно
высказываться о людях, которые во время проповеди не могут держать ноги
вместе, а рот на замке. Из этого я заключил, что спевка закончена, и, не
дожидаясь, пока голос регентши, прозвучавший неприятным диссонансом,
полностью нарушит очарование детского пения, я поднялся и вышел из церкви.
Дождь лил пуще прежнего. Я пошел по улице и заглянул в окно
солдатского клуба Красного Креста, но внутри, у стойки, где отпускали
кофе, люди стояли в три ряда, и даже через стекло было слышно, как
пощелкивают в задней комнате шарики пинг-понга. Перейдя улицу, я вошел в
обычное кафе. Там не было ни души, кроме пожилой официантки, по виду
которой сразу можно было сказать, что она предпочла бы клиента в сухом
дождевике. Я подошел к вешалке и разделся, стараясь действовать как можно
деликатнее, потом сел за столик и заказал себе чай и гренки с корицей. Это
были первые слова, произнесенные мной за весь день. Затем я обшарил все
карманы, заглянул даже в дождевик и нашел наконец два завалявшихся письма,
которые можно было перечитать: одно от жены - о том, как плохо стали
обслуживать в кафетерии Шарфа на Восемьдесят восьмой улице, а другое от
тещи - чтобы я был так добр и прислал ей немного тонкой козьей шерсти для
вязанья, как только мне представится возможность отлучиться из "лагеря".
Я еще не допил первой чашки, когда в кафе вошла та самая юная леди,
которую я только что разглядывал и слушал в церкви. Волосы у нее были
совершенно мокрые, между прядями проглядывали кончики ушей. С ней был
совсем маленький мальчуган, явно ее брат. Она сняла с него шапку, подняв
ее двумя пальцами, словно объект для лабораторного исследования. Шествие
замыкала энергичного вида женщина в фетровой шляпе, по-видимому,
гувернантка. Юная леди из хора, снимая на ходу пальто, выбрала столик, на
мой взгляд, весьма удачно: всего в каких-нибудь восьми-десяти шагах от
моего, прямо у меня перед глазами. Девочка и гувернантка сели, но малыш -
ему было лет пять - садиться не собирался. Он выскользнул из матросской
курточки и сбросил ее, после чего с невозмутимым видом прирожденного
мучителя принялся методически изводить гувернантку: то выдвигал свой стул,
то снова его задвигал и при этом не сводил с нее глаз. Гувернантка раза
три сказала ему приглушенным голосом, чтобы он сел и вообще прекратил свои
фокусы, но только когда к нему обратилась сестра, он обошел свой стул и
развалился на сиденье. После чего схватил салфетку и положил себе на
голову. Сестра сняла салфетку, расправила ее и разостлала у него на
коленях.
К тому времени, когда им принесли чай, девочка из хора успела
заметить, что я рассматриваю из компанию. Она тоже пристально посмотрела
на меня своими оценивающими глазами, потом вдруг улыбнулась мне осторожной
полуулыбкой, как ни странно, радужной и ясной, - это бывает иной раз с
такими осторожными полуулыбками. Я улыбнулся в ответ, но далеко не так
радужно и ясно, стараясь не поднимать верхней губы, чтобы не открылись
угольно-черные солдатские пломбы в двух передних зубах. Не успел я
опомниться, как юная леди ужа стояла около моего столика, держась с
завидной уверенностью. На ней было платье из яркой шерстяной шотландки
(по-моему, это были цвета клана Кемпбеллов), и я нашел, что это чудесный
наряд для девочки-подростка в такой дождливый-дождливый день.
- А я думала, американцы презирают чай, - сказала она.
В этих словах не было развязного самодовольства всезнайки; скорее в
них чувствовалась любовь к точности, к статическим данным. Я ответил, что
некоторые американцы ничего не пьют, _к_р_о_м_е_ чая. Потом спросил, не
присядет ли она за мой столик.
- Благодарю вас, - сказала она. - Пожалуй, но только на какую-то долю
секунды.
Я встал и выдвинул для нее стул - тот, что стоял напротив моего; и
она села на самый краешек, держась очень прямо, - это получалось у нее
естественно и красиво. Я пошел, вернее бросился, к своему стулу, горя
желанием поддержать разговор. Но, сев на место, никак не мог придумать,
что мне сказать. Я снова улыбнулся, стараясь прикрывать угольно-черные
пломбы. Наконец я сообщил, что погода сегодня просто ужасная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9