Плевать ему было на фехтованье. - Кто
победил - мы или не мы? - спрашивает.
- Никто не победил, - говорю, а сам не поднимаю головы.
- Что? - спросил он. Он всегда переспрашивал.
- Никто не победил. - Я покосился на него, посмотрел, что он там
крутит на моей тумбочке. Он рассматривал фотографию девчонки, с которой я
дружил в НьюЙорке, ее звали Салли Хейс. Он эту треклятую фотокарточку,
наверно, держал в руках, по крайней мере, пять тысяч раз. И ставил он ее
всегда не на то место. Нарочно - это сразу было видно.
- Никто не победил? - сказал он. - Как же так?
- Да я все это дурацкое снаряжение забыл в метро. - Голову я так и не
поднял.
- В метро? Что за черт! Потерял, что ли?
- Мы не на ту линию сели. Все время приходилось вскакивать и смотреть
на схему метро.
Он подошел, заслонил мне свет.
- Слушай, - говорю, - я из-за тебя уже двадцатый раз читаю одну и ту
же фразу.
Всякий, кроме Экли, понял бы намек. Только не он.
- А тебя не заставят платить? - спрашивает.
- Не знаю и знать не хочу. Может, ты сядешь, Экли, детка, а то ты мне
весь загородил.
Он ненавидел, когда я называл его "Экли, детка". А сам он вечно
говорил, что я еще маленький, потому что мне было шестнадцать, а ему уже
восемнадцать. Он бесился, когда я называл его "детка".
А он стал и стоит. Такой это был человек - ни за что не отойдет от
света, если его просят. Потом, конечно, отойдет, но если его попросить, он
н а р о ч н о не отойдет.
- Что ты читаешь? - спрашивает.
- Не видишь - книгу читаю.
Он перевернул книгу, посмотрел на заголовок.
- Хорошая? - спрашивает.
- Да, особенно э т а фраза, которую я все время читаю. - Я тоже
иногда могу быть довольно ядовитым, если я в настроении. Но до него не
дошло. Опять он стал ходить по комнате, опять стал цапать мои вещи и даже
вещи Стрэдлейтера. Наконец я бросил книгу на пол. Все равно при Экли
читать немыслимо. Просто невозможно.
Я развалился в кресле и стал смотреть, как Экли хозяйничает в моей
комнате. От поездки в Нью-Йорк я порядком устал, зевота напала. Но потом
начал валять дурака. Люблю иногда подурачится просто от скуки. Я повернул
шапку козырьком вперед и надвинул на самые глаза. Я так ничерта не мог
видеть.
- Увы, увы! Кажется, я слепну! - говорю я сиплым голосом. - О моя
дорогая матушка, как темно стало вокруг.
Да ты спятил, ей-богу! - говорит Экли.
- Матушка, родная, дай руку своему несчастному сыну! Почему ты не
подаешь мне руку помощи?
- Да перестань ты, балда!
Я стал шарить вокруг, как слепой, не вставая. И все время сипел:
- Матушка, матушка! Почему ты не подашь мне руку?
Конечно, я просто валял дурака. Мне от этого иногда бывает весело. А
кроме того, я знал, что Экли злится как черт. С ним я становлюсь настоящим
садистом. Злил его изо всех сил, нарочно злил. Но потом надоело. Я опять
надел шапку козырьком назад и развалился в кресле.
- Это чье? - спросил Экли. Он взял в руки наколенник моего соседа.
Этот проклятый Экли все хватал. Он что угодно мог схватить - шнурки от
ботинок, что угодно. Я ему сказал, что наколенник - Стрэдлейтера. Он его
сразу швырнул к Стрэдлейтеру на кровать; взял с тумбочки, а швырнул на
кровать.
Потом подошел, сел на ручку второго кресла. Никогда не сядет
по-человечески, обязательно на ручку.
- Где ты взял эту дурацкую шапку? - спрашивает.
- В Нью-Йорке.
- Сколько отдал?
- Доллар.
- Обули тебя. - Он стал чистить свои гнусные ногти концом спички.
Вечно он чистил ногти. Странная привычка. Зубы к него были заплесневелые,
в ушах - грязь, но ногти он вечно чистил. Наверно, считал, что он
чистоплотный. Он их чистил, а сам смотрел на мою шапку. - В моих краях на
охоту в таких ходят, понятно? В них дичь стреляют.
- Черта с два! - говорю. Потом снимаю шапку, смотрю на нее. Прищурил
один глаз, как будто целюсь. - В ней людей стреляют, - говорю, - я в ней
людей стреляю.
- А твои родные знают, что тебя вытурили/
- Нет.
- Где же твой Стрэдлейтер?
- На матче. У него там свидание. - Я опять зевнул. Зевота одолела. В
комнате стояла страшная жара, меня разморило, хотелось спать. В этой школе
мы либо мерзли как собаки, либо пропадали от жары.
- Знаменитый Стрэдлейтер, - сказал Экли. - Слушай, дай мне на минутку
ножницы. Они у тебя близко?
- Нет, я их уже убрал. Они в шкафу, на самом верху.
- Достань их на минутку, а? У меня ноготь задрался, надо срезать.
Ему было совершенно наплевать, убрал ли ты вещь или нет, на самом
верху она или еще где. Все-таки я ему достал ножницы. Меня при этом чуть
не убило. Только я открыл шкаф, как ракетка Стрэдлейтера - да еще вместе с
деревянным прессом! - упала прямо мне на голову. Так грохнула, ужасно
больно. Экли чуть не помер, до того он хохотал. Голос у него визгливый,
тонкий. Я для него снимаю чемодан, вытаскиваю ножницы - а он заливается.
Таких, как Экли, хлебом не корми - дай ему посмотреть, как человека
стукнуло по голове камнем или еще чем: он просто обхохочется.
- Оказывается, у тебя есть чувство юмора, Экли, детка, - говорю ему.
- Ты этого не знал? - Тут я ему подаю ножницы. - Хочешь, я буду твоим
менеджером, устрою тебя на радио?
Я сел в кресло, а он стал стричь свои паршивые ногти.
Может, ты их будешь стричь над столом? - говорю. - Стриги над столом,
я не желаю ходить босиком по твоим гнусным ногтям. - Но он все равно
бросал их прямо на пол. Отвратительная привычка. Честное слово, противно.
- А с кем у Стрэдлейтера свидание? - спросил он. Он всегда
выспрашивал, с кем Стрэдлейтер водится, хотя он его ненавидит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10