И неудивительно - морозец, чуть-чуть сыплет сухонький снежок.
Удачно рассчитала, автобус еще не ушел, иначе ждать бы часа два, не меньше.
Так и сидела укутанная до глаз в автобусе, делала вид, что дремлет. Почти все в районе ее знали в лицо, а тут еще впереди через два ряда торчал долговязый парень, техник-монтажник, что ставил механизмы в новом свинарнике. Он тоже не узнал Настю - попробуй-ка разглядеть, кто такая, когда полушубок чужой, а лицо укутано в шаль. Техник-монтажник сидел нахохлившись и читал книжку.
Он сошел в селе. Настя проехала еще три остановки, отсюда до Утиц прямая дорога через поля.
Дорога пустынная, кому придет охота в такую темень вылезать на холод из теплой избы. Настя, кутаясь в шаль, бежала почти бегом...
В Утицах избы теплились редкими огоньками - добрые люди сидели за самоварами, на сон грядущий гоняли чаи. Светилось и окно в доме Павлы - не ждет Настю, было сказано, что заночует в Загарье. А окна Настиного дома не светят - нет окон, нет самого дома, лежат кучей бревна да коченеет на морозе широкая печь.
Исхоженная тропинка, знакомая до последней выбоины, до последней вмятины - вслепую пробежишь, не споткнешься. Скорей, скорей... А за спиной вразброс - огоньки деревни, родной деревни, в которой уже больше не жить Насте - изба-то разобрана по бревнышку.
На дверях тяжелый амбарный замок, ключ от него из рук в руки днем передала Павле. Из рук в руки ключ с веревочкой... Скинула варежку, в варежке, в кулаке, давно уже грелся ключ, точно такой же... Кому знать, что их былл два, один запасной все время лежал на полочке в кормокухне над дощатым столом.
Тяжелый замок послушно распался, толкнула дверь. Сквозь шаль ударило в лицо тепло и густой запах, привычный запах, с него у Насти всегда начинался рабочий день.
Поплотней прикрыла за собой дверь, свет не зажгла. На минуту представила себе: во сне за стенкой вздыхает хряк Одуванчик, в густом воздухе сопение, шевеление - жизнь, скрытая от белого света, жизнь - сон да еда, тяжелеющие сутки за сутками туши сала и мяса. Сейчас обрушится на них беда, оборвется эта сонная жизнь...
И екнуло сердце - вспомнила Кешку. Самый верный, самый любящий...
Достала коробок спичек, рванула с лица душившую шаль. Пальцы тряслись, спички ломались.
- Ох ты, господи! Пропади все пропадом!
Вспыхнул огонек, испуганно закрыла его ладонью - вдруг да в окно увидят, - оглянулась... Под топкой охапка сухих дров, рядом охапка соломы, скамьи, шаткий столик, пустые ведра, лопата. А где же бутыль с керосином?.. Ах, вот она.
Спичка погасла. Темнота, тишина, жизнь за стеной, та жизнь, которую она, Настя, изо дня в день поддерживала своими руками. Матки Роза, Рябина, Канитель - ныне каждая гора горой, - их когда-то за пазухой носила, из бутылочек прикармливала. Не ели, тощали - горе; стали есть, резвиться - радость. Любой из поросят был ее ребенком, оглаживала, обхаживала, ласковые слова находила. И теперь надо чиркнуть спичку. Одна спичка - и обрушится беда. Одна спичка - и смерть Розе, Рябине, Канители, Кешке. И Кешке. И Кешке тоже...
Коробок спичек в руках. Может, не чиркать эту спичку? Добро бы только судили, не суд страшен, поди, много не дадут, помилуют, но позор на веки вечные, всяк плюнет в ее сторону, от опозоренной жены муж уйдет, мать с горя в гроб ляжет, и даже дома нет, кучей бревна лежат... Пожалей свиней, они дороги, спаси их, а сама гибни. Что дороже - они или жизнь?
И дрожащими руками Настя нащупала впотьмах бутыль, вытащила тряпичную затычку. Веселенько забулькал под ноги керосин, его резкий запах заполнил кормокухню...
Помещение давнее, выстоявшееся. Стены бревенчатые, а крыша тесовая. Между тесом - пласты бересты, "скала". Если тес погниет, то скала-то останется целой, не пустит дождь. Такие "заскаленные" крыши стоят десятки лет... Керосиновый запах, одна спичка в солому...
"Пожар устраиваешь, знаменитость?.." А что еще?.. На чужой повети в петлю голову сунуть? Она в Загарье, ее видела и Маруська, ее видел в банке Сивцов, видел в райкоме инструктор Лапшев, каждый от нее слышал, что остается ночевать. И это правда, ночевать-таки она будет в Загарье, через какой-нибудь час с небольшим подойдет автобус, она сядет - шаль до бровей, полущубок с чужого плеча...
"Марусенька, ох, закрутилась я..."
У Маруськи для нее разобрана кровать, перина застлана чистыми простынями.
А утром:
- Батюшки! Настя! Беда у тебя!
Беда!! Всполошится, бросится опрометью, забудет про справки для матери, не дождется Пухначева, кого хотела непременно видеть. Беда! Скорей! На одну ночь только отлучилась! Что за растяпа Павла!..
Свиней жаль - нянчила, выкармливала. Не изверг же она, душа кровью обливается. Но или они, или ты, задави жалость, Настя. За мужа, за дом родной, за всю жизнь свою, если не хочешь потерять, - одна спичка...
Но рано... Не зря же Настя не спала всю ночь - продумала. Свинарник наглухо закупорен, огонь может и задохнуться. Настя ощупью добралась до окна, локтем в полушубке выдавила одно стекло, второе, легкий морозный воздух ворвался в керосиновую вонь кормокухни.
Одна спичка... Но Настя медлила, переминалась, наконец решилась. Толкнула внутреннюю дверь в свинарник, позвала сдавленно:
- Эй, Кешка!
Даже он, дурачок, спит, даже он не учуял, что пришла...
Кешка завозился в глубине.
Все свиньи заперты за загородками, один Кешка умеет рылом сбивать задвижку. Это каждому известно в колхозе. Кешка знаменит, как и Настя. Никто не подивится, что один Кешка вырвался из огня.
- Эй, Кешка!
И он выскочил, ткнулся, повизгивая, в колени - счастлив негаданной встрече. Настя приоткрыла дверь на волю, вытолкнула Кешку.
- Гуляй, лапушка, живее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26