А звук чужих шагов, пропав ненадолго, стал приближаться. Он слышался уже не из отдушины, а снизу, со второго этажа.
— Папа, ну ты не все заряжай! — простонал Сашка.
Он уже стоял у люка на чердак.
Шаги смолкли под люком, с пружинными щелчками стала опускаться подтянутая к потолку лесенка. Сашка занес для удара ногу.
— Сейчас, Шура, сейчас! — Отец складывал незнакомое ружье, но что-то не так делал, и оно у него снова переламывалось на две половинки.
Снизу глухо забухали выстрелы. От люка отлетела длинная щепка, царапнула Сашку по щеке. Татьянин брат отшатнулся и упал, а там, где он только что стоял, отлетели еще две щепки.
Люк с грохотом раскрылся, и над проемом вынырнул бритый затылок верзилы. Лежавший навзничь Сашка бессмысленно шевелил руками, как опрокинутый на спину жук. Брюхо показался из люка по пояс. Пистолет в его руке был нацелен на безоружного Сашку.
— Я здесь, молодой человек! — сухим учительским тоном сказал за его спиной Татьянин папа, и Брюхо стал поворачиваться к нему.
Бездонный зрачок пистолета равнодушно скользнул по Татьяне. Брюхо поворачивался осторожно, потому что стоял на лесенке с узкими ступенями. Папа успел через его голову кинуть Сашке слоновье ружье, так и переломленное буквой Г, а сам схватил другое, незаряженное.
На этом время его жизни на земле кончилось. Брюхо с двух шагов выстрелил в голову Татьяниному папе.
Сливаясь со звонким хлопком пистолета, раздался второй выстрел, рявкающий, как иерихонские трубы.
Потрясенная Татьяна увидела, что в груди у верзилы появилась дыра, в которой на мгновение мелькнул свет из окошка, а потом из нее струей ударила кровь с какими-то ошметками и с ног до головы залила все еще лежавшего на спине Сашку. Только после этого Брюхо с еще живыми, всепонимающими глазами провалился вниз. Татьянин брат вскочил, утираясь ладонью и отфыркиваясь, стряхнул с руки черный сгусток и с окровавленной нечеловеческой рожей скакнул вслед за ним в люк. Внизу жутко хлюпнуло — Сашка попал на труп и, видно, хотел попасть, чтобы мягче было падать.
Слоновье ружье рявкнуло во второй раз. Грохнулась об пол сорванная дверь, несолидно кашлянул чей-то чужой выстрел, и Сашка начал палить не переставая.
В барабане слоновьего ружья было не меньше десятка патронов. Дом рокотал, как огромная погремушка. В жалобном звоне стекла, стуке опрокидываемой мебели, мате осатаневших от ярости и ужаса людей, частой пистолетной пальбе и рявканье Сашкиного ружья слышался непередаваемо жуткий ритм, как будто грохотали молоты адского цеха по утилизации жизни. Те, в кого попала картечь из слоновьего ружья, умирали на полудвижении, на полузвуке, без предсмертных стонов.
Последним, как заяц, заверещал Есаул:
— Не стреляй! Я без оруж…
Картечь поставила многоточие.
Установилась невероятная тишина, как под водой, когда в ушах отдаются удары собственного сердца. Татьяна боялась посмотреть в сторону отца. Она встала, подошла клюку, не слыша своих шагов, и позвала брата:
— Саша! Саша, это я, не стреляй!
От крика в барабанных перепонках сравнялось давление, и сразу стало слышно, как тяжело идет ей навстречу брат и где-то глухо, будто из-под земли, воет Галина.

Эпилог
ЗМЕЙ ПРОСНУЛСЯ
Папу, доброго несовременного папу, расплатившегося за грехи детей, похоронили на Украине рядом с его, родителями. Мать слегла. К ее переживаниям добавилось и то, что Сашка запретил ей встречаться с внуками, проклиная в них подлую Галькину породу.
А Гальку они с Татьяной пожалели ради детей. Еще до приезда милиции договорились все втроем, что будто бы она знать ничего не знала, кроме того, что муж ночует на даче, и по женской подозрительности хотела с утра пораньше нагрянуть с проверкой. Допрашивали их по отдельности, а когда сличили показания, стало известно, как Галька отблагодарила мужа: рассказала следователю, что Есаул кричал: «Не стреляй, я без оружия!» — а Сашка все равно выстрелил. Пистолет Есаула нашли. Вопрос был в том, выронил ли он оружие после смерти или бросил, желая сдаться. Прокурорская машина была настроена на то, что раз есть пять трупов, должен быть и виноватый. Сашке замаячило в лучшем случае «убийство в состоянии аффекта» — до трех лет, — в худшем — «убийство», от шести до пятнадцати.
На очной ставке с женой потрясенный Сашка твердил одно: «Галя, как ты могла?!» И услышал в ответ: «Мне самой тебя жалко. Но все должно быть по закону!»
С ним случился эпилептический припадок. Следователь, сам несколько раз побывавший в чеченских командировках, несмотря на давление начальства, назначил медицинскую экспертизу, и все чудесным образом переменилось. Сашкино дело закрыли и с честью отправили его в отставку, назначив пенсию в размере жалованья.
Какую роль сыграла в этом Татьяна (а точнее, связи Барсукова) — семейная тайна.
Как и во всякой драме (и, как всегда, слишком поздно), нашлись доброжелатели, раскрывшие Сашке глаза: с Галиной спал особист из его части, который, очевидно, и «научил жизни» недалекую и жадную бабу. Они не отстали от Сашки до сих пор. Жена не дает ему развода, пока инвалид Чечни не получит новую квартиру взамен служебной. Тогда Галька с особистом накинутся, отберут и, наверное, некоторое время будут счастливы.
Барсуков выбил для гинекологии ставку сексолога, обязанности коего выполняет по совместительству его земляк, виртуоз скребков и расширителей Коля Вершинин. Новые услуги пошли на «ура». Засим в рамках программы конверсии Барсук открыл консультационный кабинет за территорией госпиталя. Он и сам находит время для работы в кабинете, используя свой опыт пластического хирурга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107