В точности как хотелось его жене?
- Во-первых, что значит "как хотелось его жене"?! Мы не можем быть уверены в том, что письма нет! А во-вторых, что это ещё за слово "заложу"?
- Ну понимаешь, он ко мне так хорошо относился. Издевался, конечно, прикалывался, но это у него просто стиль такой. А, вообще, он, на самом деле, мужик нормальный, веселый... И тут я, как последняя свинья!
- А если он - убийца?!
- А если у него были причины?
- О! Докатились! Здорово! - Митрошкин упер обе руки в широко расставленные колени и близко придвинул ко мне свое лицо с крупными, напрочь лишенными утонченного изящества чертами. - Не ты ли не так давно говорила, что для убийства не может быть достаточно веских причин? Что ни одному человеку не дано право решать, кому жить, а кому умереть? Говорила или нет?
- Ну, говорила...
В принципе, не хочешь, можешь никому ничего не рассказывать: копи себе секреты, как фарфоровая хрюшка пятачки! И про бутылку молчи, и про Шайдюка... Накопишься до того, что тебя из-за этих секретов и грохнут. Ты, Женя, одного никак не можешь понять: к этой ситуации пословица "Попал в дерьмо - сиди и не чирикай!" не подходит!
- Да с чего ты взял, что я собираюсь сидеть, сложа ручки?
Он посмотрел на меня сначала просто странно, потом подозрительно, а потом в отчаянии схватился обеими руками за голову.
- Я понял! - Простонал Леха. - Я давно должен был понять. Какой же я дурак! И, главное, ещё сижу, как последний идиот, и предлагаю тебе убедиться в том, что у Шайдюка нет алиби! А ты, оказывается, уже давным-давно решила ввязаться в это дело? Ты просто не собираешься пока ничего говорить милиции, так? Ты опять начинаешь свое дурацкое независимое расследование?
- Почему "дурацкое"? - обиделась я. - И, во-первых, никакое не расследование. Просто хочу кое-что для себя прояснить. В конце концов, мне же тоже может быть обидно! Следователь чуть ли не подписку о невыезде берет, эта стервоза в шантаже обвиняет, а я должна улыбаться, как идиотка, и всем все прощать... Надо просто узнать, была ли у Анатолия Львовича возможность убить Галину Александровну и была ли причина.
- Мотив, - Митрошкин тяжко вздохнул.
- Чего "мотив"?
- Мотив убийства... Если уж ты лезешь в следователи, то, по крайней мере, выражайся грамотно.
- Да никуда я не лезу, - я встала с дивана, подошла к зеркалу и пластмассовой расческой начесала свою прямую челку на самый нос. - Просто ты же знаешь, что в нашей милиции творится? Нераскрытых дел в каждом городе - выше крыши, сажают кого попало, того, кто отвертеться не сумел. Маньяка вон вашего третий месяц поймать не могут. Так что спасение утопающих - дело рук самих утопающих.
- Суждения тупые и обывательские! - нравоучительно заметил Леха, играя заколкой, упавшей с моих волос. - Знаешь что я сейчас вспомнил? Анекдот про чукчу, который в тундре за сугробом сидит и к европейцам заблудившимся на помощь не выходит. "Как в городе, так чукча-чукча, а как в тундре, так люди-люди". Помнишь?
- Помню, ну и что?
- А то. Ах, менты - дураки, ах ничего-то они раскрыть не могут. А небось, если бы тебя ограбили или в темном переулке по башке стукнули, как миленькая бы в милицию прибежала, и ещё вопила бы по дороге: "Спасите! Помогите, родненькие!"
- Ну и зачем ты со мной связался, раз я такая сволочь? - я убрала челку с носа и с неудовольствием взглянула на свое отражение в зеркале: лицо бледное, нос заострился, глаза какие-то запавшие и перепуганные. Хоть накраситься что ли?
- Да не сволочь ты, - он зевнул и рухнул спиной на диван. - Не сволочь, просто немножко придурочная. Но с этим уже, похоже, ничего не поделаешь...
Потом мы сидели в гостиной перед работающим телевизором и в два голоса пытались объяснить Елене Тимофеевне, зачем нам так необходимо связаться с Мариной.
- Так я не понимаю, зачем вы сами-то лезете выяснять? - искренне недоумевала митрошкинская мама. - Есть милиция, у них работа такая - людей допрашивать. Пусть приходят в больницу и узнают то, что им нужно. Вы то кто такие? Кто вам что скажет?
- Вот потому, мам, и нужна Маринка, - терпеливо повторял Леха, изредка косясь в мою сторону с явной досадой. - Она же тоже в больничном городке работает. Всех там знает, начиная с санитаров, заканчивая завотделениями.
- Но она ведь не ходит ни на какие праздники! - Елена Тимофеевна всплескивала полными руками. - До праздников ли ей? Да и вообще...
- Я понимаю, что не ходит. Но спросить то может? С какой-нибудь подружкой "хи-хи-хи" да "ха-ха-ха": "А был ли Шайдюк на банкете? А уходил куда или нет?" Ну, это же так просто!
- "Хи-хи"! "Ха-ха"! Какой ты все-таки черствый!
- Не черствый я, мам, не черствый! Просто, на самом деле, надо... Ну, позвони ей, а? А я сам поговорю и объясню, в чем дело.
Я сидела в мягком кресле и хлопала глазами, как полярная сова. Почему черствый? Почему нельзя "хи-хи" и "ха-ха"? И почему неизвестная мне Марина не ходит ни на какие праздники? Что, вообще, происходит, и почему меня не считают нужным в это посвятить?
Митрошкин прояснил ситуацию только тогда, когда Елена Тимофеевна, неодобрительно покачав головой и, видимо, частично разочаровавшись в моих добродетелях, все-таки отправилась звонить. Бабушка в белом платочке и синей вязаной кофте, достававшей ей до колен, сидела в углу дивана и сосредоточенно смотрела "Угадай мелодию!". Леха обернулся было на нее, но махнул рукой:
- Все равно слышит плохо... Ладно, включайся, объясняю. Марина - это моя троюродная сестра, мамина двоюродная племянница. Короче, дочь её двоюродной сестры тети Оли. Она работает в кардиологии медсестрой уже лет восемь что ли? Конечно все про всех знает, но с "хи-хи" - "ха-ха", вообще, неудобняк получился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120