Не будучи умственно отсталым, Эгин понимал это без дополнительных разъяснений. И все-таки желал Овель исс Тамай. И любил ее самой грязной, самой страстной, небесной, неистощимой, необъяснимой и ненасытной человеческой любовью.

x 9 x
В тот день Эгин вернулся из Свода, ошарашенный новым назначением, а также посланием, подписанным лично гнорром. В нем содержались точные, но скупые предписания касательно того, что и как именно ему придется делать в захолустье, где, не исключено, назревает весьма опасный нарыв на теле Великого Княжества.
Эгин был зол, хмур и, вопреки обыкновения, груб – огрел по шее конюха, разбил о стену хрустальную чернильницу и извел зазря бутыль гортело, которую собирался осушить, дабы скоротать вечер. Отпив глоток, Эгин, неожиданно испытал третий за день приступ ярости и вылил ее на постель, собираясь было уже поджечь крепчайший напиток…
Как вдруг к нему в дверь постучали. «Шмель»-посыльный принес письмо. Точнее, короткую записку.
Эгин не знал почерка Овель, ибо у него никогда не было возможности иметь с ней переписку. Но, даже не прибегая к искусствам аррума, Эгин смог безошибочно определить Овель по слогу. И, главное, по запаху.
Он пропитал бумагу и наполнил спальню Эгина ароматом одного воспоминания, который приносил арруму Опоры Вещей то неожиданный прилив сил и жизнелюбия, то, напротив, мрачный философический запой. Овель, невесть откуда проведавшая о новом назначении Эгина, обещала ему встречу в публичных садах Пиннарина, дабы попрощаться, попрощаться, попрощаться…
Он пришел в сады за час до назначенного времени. Он был одет так же, как и при первой встрече с Овель – как чиновник второй ступени Иноземного Дома. Он был идеально гладко выбрит, глаза его горели сумрачным пламенем неудовлетворенной страсти, длинный меч аррума, настоящий «облачный» клинок, о котором мечтает каждый офицер по обоим берегам Ориса и по обе стороны Хелтанских гор, выглядывал из-под темно-синего плаща с изумрудной окантовкой.
Она появилась с небольшим опозданием. Семь грудастых теток (приживалок? товарок? родственниц?) шли по обе стороны от нее, создавая при помощи своих вееров такой сквозняк, какой не часто встретишь и в горах. Охраны тоже было достаточно – пятеро офицеров Опоры Единства скучали поодаль, высматривая злоумышляющих. Да плевать он на них хотел! Плевать!
Эгин, скроив светскую мину, мягким кошачьим шагом столичного кавалера ринулся вперед. О чем они болтали тогда с женой гнорра и как долго это продолжалось, каковы были влажные ресницы Овель, когда она желала офицеру счастливого пути, каковы были банальности, которые без умолку говорил Эгин – не важно. Все равно воспоминания о полудне в публичных садах Эгину пришлось сжечь так же, как он сжег полученную записку.
Сжечь, а затем развеять пепел по ветру, стоя лицом на восток и сжимая в правой руке массивное золотое кольцо. И бросая вслед пеплу одно за другим тяжелые заклинания Запрета на Восход. Эти предосторожности были отнюдь не праздными, ибо талантов гнорра хватило бы на то, чтобы при желании восстановить бумагу из пепла.
Нет, ничего не произошло. Ровным счетом ничего. И в записке тоже не было никаких особых признаний. Всего лишь две формулы светской вежливости. Но каждое слово, выведенное неустойчивым почерком Овель, каждый ее жест во время их бессмысленной болтовни в публичных садах, говорили арруму: «Я хочу тебя, человек с льняными волосами; хочу алчно, бесстыдно и неутолимо».
Тогда Эгин не посмел даже коснуться подола платья госпожи Овель краем своего плаща. Не посмел даже улыбнуться ей так, как мужчины улыбаются женщинам. Не набрался самоубийственной смелости попросить у нее что-то на память. Платочек, веер или еще какую-нибудь ерунду. Но, покидая госпожу Овель исс Тамай, продолжившую любование лебедями в публичных садах, Эгин чувствовал себя так, как, верно, чувствует себя человек, свершивший Крайнее Обращение.
Он чувствовал себя прелюбодеем. Преступником. Обреченным. И даже ссылка казалась ему теперь лучшим исходом. Ибо водить шашни с женой гнорра Свода Равновесия – это все равно что пытаться печь кренделя в священном огне Жерла Серебряной Чистоты.

x 10 x
Между тем, гнорр требовал от Эгина служебного рвения.
Во-первых, Эгин должен был установить, кто убил рах-саванна и расправиться с убийцей по всей строгости варанских законов, но с учетом местных предпочтений. Последнее значило, что Эгин может казнить виновного через отсечение головы, если тот окажется благородным, через удушение, если тот окажется выходцем из среднего сословия, или же через голодную яму, если тот окажется кем угодно еще. Но, с другой стороны, чтобы кара не казалась легкой, а назидательность – неполной, Эгин мог, например, устроить местному люду потеху в соответствии с устоявшимися вкусами. Например, привязать убийцу за руки и за ноги к норовистым коням и поддать им по бокам плетью.
А, во-вторых, Эгин должен был пристально следить, нет ли в уезде Медовый Берег таких, кто балуется запретными Вещами и Писаниями, кто верит в Отраженных или Звезднорожденных, кто соприкасается с Измененной тканью бытия или пестует Измененных тварей. Это как всегда. Но было одно, как бы совершенно незначительное добавление.
Один подозрительный в уезде Медовый Берег почти наверняка имелся и гнорр – надо же! – знал, как его зовут.
Если с обычными преступниками Эгину рекомендовалось расправляться на месте и со всей возможной «справедливостью», то человека по прозвищу Прокаженный гнорр велел беречь, не допекать, но лишь держать в поле зрения. А для того, чтобы держать его в поле зрения, нужно было по меньшей мере найти его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20