— Но я же знаю, кто это сделал! — кипятился я. — Это же грабёж! Он должен ответить по закону!
— Здесь не город, здесь один закон — закон сильного, — грустно ответил Асий, вновь смачивая тряпицу в травяном взваре. — Ты готов вызвать его на кулачный бой?
Мне? Драться?! В моём-то нынешнем воплощении? Да на меня дунуть — на ногах не удержусь. Осталось лишь заткнуться. Как только мне стало чуть лучше, мы снова двинулись в путь. Без единого шестака в кармане.
Дрогоут Реути,
4 сатината 8855 года
За день, такой же знойный, с безжалостно палящим солнцем, мы прошли ещё мимо двух дрогоутов, колосящиеся поля вокруг которых несколько скрашивали уже поднадоевший своим однообразием пейзаж Божьей Столешницы. Когда светило приблизилось к горизонту, вдалеке показался третий, и мы поспешили к нему, выбиваясь из последних сил, потому что за весь день у нас не побывало во рту и малой крошки съестного. Дрогоут оказался небольшим, без гостиного двора, так что о приюте на ночь здесь следовало просить хозяев.
— Скажи, уважаемый, — обратился Асий к одному из деловито снующих по большому двору крестьян, — как называется этот замечательный дрогоут, и кто здесь старший, у кого я могу попросить о ночлеге?
— Дрогоут Реути, — буркнул тот не слишком приветливо. — А хозяин здесь лэд Лоди. Только не вздумай к нему самому соваться. Видишь вон там, подле обоза, мужик такой невысокий? Это Есса, старший двора. Вот к нему и иди.
— А не приключилось ли хвори у какой живности в вашем дрогоуте? — продолжил выспрашивать старик. — Я неплохой скотознатец, и за скромную плату...
— Только попробуй, старый хрыч, у меня кусок хлеба отбить! Пожалеешь, что мимо дрогоута не прошёл! — рыкнул на Асия крестьянин.
Есса, маленький и кругленький улыбчивый человек, сновал между телегами, деловито распоряжаясь погрузкой обоза, который, судя по репликам работающих здесь людей, наутро должен отправиться на Взморье.
— Вон там, под навесом, на сене располагайтесь, — великодушно разрешил он. — Места не жалко. А ежели шестак-другой найдётся, так на кухне и покормят от пуза.
— Досадно, что здесь есть свой скотознатец, — сказал мне Асий, когда мы отошли. — Придётся ночевать натощак. Вот когда можно пожалеть, что я не фигляр!
— А что, артистов здесь уважают? — поинтересовался я.
— Фигляров не уважают нигде. Однако ж смотреть на лицедейство любят. Особенно в дрогоутах: поживи-ка в такой глуши!
«А что? Попытка — не пытка! Авось, в случае неудачи меня, убогого, очень больно бить не будут!» — решился я и заорал во всё горло:
— Эй, славные жители Реути! Слушайте, и не говорите, что не слышали! Только один раз! Проездом в Париж! Лауреат межрайонного смотра-конкурса моноспектаклей!..

* * *
Здесь есть катим потёртый... вот он. Нынче
Вдова мне отдала его, но прежде
С тремя детьми полдня перед окном
Она стояла на коленях воя...
Очень странно, но тот факт, что я говорю и думаю на языке, доселе мне совершенно неизвестном, я обнаружил только тогда, когда вознамерился декламировать стихи Пушкина. Как-то всё и звучало не так, и рифмы, что называется, «не били». Однако язык Ланелы (примерно так в фонетическом преобразовании здесь звучат слова «земля» и «Земля») весьма гибок, мелодичен и имеет множество синонимов. Поэтому очень скоро я поднаторел переводить любое стихотворение «с ходу». Получалось, судя по реакции слушателей, весьма недурно. И крестьяне, и местный лэд, не избалованные обилием культурно-массовых мероприятий, принимали «на ура» любой мой репертуар, до слёз хохотали над самыми незатейливыми шутками, от души рыдали над мелодраматическими сценами. Подогреваемый такой всенародной любовью, во мне проснулся недюжинный лицедейский талант. После «Скупого рыцаря» я разыграл в лицах «Двенадцатую ночь» Шекспира, которую, как и многие другие произведения, с помощью открывшегося во мне дара помнил до последней запятой в тексте. Выступление прошло при полном аншлаге. На концерт собралось всё население хутора. В «царской ложе» восседал лэд Лоди со своей семьёй. В «партере» копошилась детвора. «Бенуар» занимали крестьяне и крестьянки, а «галёрку» — толпа каких-то лысых людей. «Каторжники, что ли?» — подумалось мне.
Часа через три у меня с непривычки элементарно сел голос, и выступление пришлось закончить. Благодарные зрители щедро набросали мне под ноги цилиндрики мелких монет — шестаки, четвертаки и полушки. А растроганный лэд торжественно вручил полновесный катим.
Сытые и потому довольные, мы с Асием возлежали на большущей копне свежего сена под навесом, глядя на кипучую жизнь крестьянского подворья: погрузка обоза, прерванная моим выступлением, продолжалась при свете факелов. Людей по двору сновало много, но больше всего тех, лысых.
— Кто это такие? — спросил я Асия. — Странные какие-то. Даже не могу понять, мужчины это или женщины.
— Это бепо, бесполые, — ответил он.
— То есть как — бесполые?
— Странная прихоть Того иль Другого. Не мужчины, не женщины, чада от них не плодятся. Потому-то они и признаны повсеместно существами низшими.
Асий окликнул одно из бепо, которое тут же подбежало к нам и стало беспрестанно кланяться, напомнив мне супервежливого японца:
— Чем И-Ко может угодить господам?
— А ну-кось, разоблачись, да повернись на разные стороны, — Асий бросил ему мелкую монету. Бепо, подхватив деньги, с готовностью сбросило одежду и стало вертеться перед нами, поглаживая и нахваливая своё тело, действительно, напрочь лишённое каких бы то ни было половых признаков: формы усреднённые, волосяной покров полностью отсутствует.
— У И-Ко хорошее тело, красивое и крепкое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110