— Не шутковал я. Это я и есть... был, то бишь.
— Постой-постой! Что-то не стыкуется. Я вот, например, сейчас внешне точно такой же, как и в момент смерти. Значит, и ты...
— Ништо не значит! — нервно перебил он. — Ты ведь нежданно помер. А я долгонько готовился: всё представлял, каким я опосля смертушки стану молодцем-раскрасавцем. Вот оно по-моему и вышло. Да и то сказать: будь я таким при жизни — согласился б тебе тело-то уступить? Так что принимай наследство какое уж есть.
— Не-е, мужик! Так дело не пойдет! Не согласен я таким уродом жить!
— А вот это уж твоё дело! Не хочешь — не надо! Видишь, вон тама, в темноте, тени маячат? Местные пустоцветы. Они и о таком вместилище не первую вечность мечтают. Только скажи громко: «Отрекаюсь от тела!» — увидишь, какой тарарам здесь начнется. Так что, хочешь — выполняй Предназначение, не хочешь — зарабатывай Вечный Схлоп. А я своё Предназначение выполнил, посему свободен. Токмо напоследок должон ещё объяснить тебе, как в мир выйти. Это просто: ляжешь вовнутрь тела, мысли свои в кулак сожмёшь и скажешь: «Я здесь!» Ну, вот и всё. Прощевай! — с этими словами Посланник развернулся и, бодро и весело шагая, исчез в темноте за границей освещённого пространства, оставив меня один на один с этим полутрупом. Я лишь успел заметить, как многочисленные тени, прячущиеся во тьме, шарахнулись от него в стороны, как бабки-приживалки от царя.
Оттягивая неизбежное (да и куда торопиться при наличии отсутствия времени?.. или всё же «при отсутствии наличия»?), я походил вокруг, знакомясь с обстановкой. Урочище обступали высокие утёсы, густо усеянные отверстиями пещер, к каждой из которых вели грубо высеченные в камне ступени. В некоторых из них я побывал и пришёл к выводу, что нахожусь на территории какого-то монастыря. Гроты пещер, поделенные грубо сложенными каменными стенками на маленькие комнаты, служили, видимо, кельями: обстановка каждой состояла лишь из вороха сена и большого камня-алтаря, на котором возлежали предметы культа — по два отшлифованных каменных полушария с высеченными на срезе диагональными крестами: на одном — выступом, на втором — пазом.
Всё вокруг на ощупь — во всяком случае, пока — ощущалось точно таким же ненастоящим, «пенопластовым», как и в моём дворе после того, как на меня рухнула льдина. Даже ручей под горой. Даже огонь в светильнике. И только тело уродца не ощущалось вовсе: рука проходила сквозь него.
Я присел подле «распятия» и задумался. Пролистав свою прошлую жизнь — благо, с моими новыми способностями это было несложно — я пришел к выводу, что мне всё-таки необычайно везло: как будто кто-то отводил от меня неприятности и горе. Едва возникнув, они как бы рассасывались сами собой. Но в природе всё уравновешено, и не дано ли мне моё новое состояние в противовес прежнему?
Свою «реинкарнацию» я оттягивал, сколько мог: уж очень дикой казалась мне мысль о том, что придётся жить в виде такой вот образины. Однако наступил момент, когда мне показалось, что светоч начал меркнуть, а окружающая темнота с ещё сильнее завертевшейся в ней пляской теней подступила пугающе близко. Тогда, внутренне содрогаясь, я лёг на камень, раскинув руки, совместился с уродливым тельцем и произнес обречённо: «Я здесь!»
Урочище Девятирога,
2 сатината 8855 года
«Милости от Обоих! Скоро ли закончатся мои мучения, скоро ль приберёт Один Из Вас мою душу?! О, как не хочется вновь просыпаться, вновь из прекрасного мира снов вступать в этот, страшный и жестокий! Что ж так болит голова? Отчего глаза не раскрыть? Неужто опять перебрал вчера в обжорке „У толстой Дью“? Опять, поди, всё до последнего шестака спустил. А штаны-то?.. О, тарк побери! И штанов нет, опять заложил... и рубаху тоже... Опять где-то голым валяюсь! Глаза бы разлепить, посмотреть: где я? Но нет... нет... нет... Нету моченьки, нет... Посплю ещё чуток... А потом — сигаретку... В тумбочке под телефоном должна лежать заначка — полпачки „Честерфилд“. Что за бредятина? Что такое „телефон“? Что такое „Честерфилд“? „Курить“ — это что, бортничать, пчёл выкуривать? А что такое „обжорка“? И кто такая толстая Дью?»
О, Боже ж ты мой! Я всё вспомнил! Уж лучше бы я проснулся с самого-пресамого наистрашнейшего похмелья! На меня с двух сторон разом навалились «память духа» и «память тела». И надо сказать, последняя преподнесла мне столько сюрпризов, что все предыдущие страдания показались детскими игрушками. Каким же ничтожеством был при жизни этот Посланник! Да любой бомж с городской свалки перед ним — принц Уэльский. Умно он сделал, что своё имя не назвал, иначе бы ему сейчас там, где он есть, крутилось и вертелось бы, как хорошему вентилятору!
Я сел на холодном камне, открыл глаза и огляделся. Вокруг меня, образовав круг, стояли девять старцев — видимо, те самые веломудры, о которых говорил Посланник. Каждый из них, воздев руки, держался за длинный резной посох соседа, отчего вся картина напоминала детский танец «Каравай» на стадии «вот такой вышины». Все они походили друг на друга... не сказал бы «как близнецы», но очень и очень. Прежде всего, своей «половинчатостью». Увидевший такого в правый профиль, ни за что бы не узнал его слева. Своей правой стороной каждый напоминал мне волхва, каким я его увидел в красиво иллюстрированной книжке Пушкина «Сказ о Вещем Олеге»: длинная грива седых волос, такие же усы и борода, густая нависшая бровь, тяжёлая на вид синяя хламида, опоясанная чёрным поясом с шитыми серебром рунами. Слева же старцы больше напоминали буддийских монахов: гладко выбритое полуголовие, красное одеяние, белый пояс с золотыми рунами. Человек казался слепленным из двух половинок, каждая из которых по отдельности смотрелась внушительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110