Ведь он был в институте вечером двадцатого мая, когда я появился там, горя желанием все понять и все исправить, и немедленно перевел эту дружную пару Аркадиев на другие рельсы! Покажем ему эту пару Аркадиев вот такой двойной линией от момента их встречи до моего появления. Затем мы эту двойную линию поломаем в том месте, где я прибыл в прошлое и начал творить всякие чудеса местного значения, вот так… и протянем мы ее до драматической разлуки двойников в зале хронокамер… Расставим повсюду даты, чтобы он все до конца понял. Ну, а теперь покажем ему пунктиром, как «Аркадий-путешественник» совершил переход из зала хронокамер во вчерашний здешний вечер, на два года вперед, и тут же прочертим пунктиром мой переход вслед за ним… Все!
Я облегченно вздохнул, разогнулся и поглядел на Аркадия. Он смотрел то на рисунок, то на меня с таким видом, будто я ему Сикстинскую Мадонну изобразил прутиком на песке. Он просто глазам своим не верил! Он еще раз поглядел на рисунок, снова перевел взгляд на меня — взгляд этот по-прежнему выражал безграничное изумление, — попытался что-то сказать и не смог.
— В чем дело? — заботливо спросил я. — Ты чего-нибудь не понял?
Аркадий снова беззвучно раскрыл и закрыл рот — я искренне любовался этим зрелищем, — потом глубоко вздохнул и помотал головой.
— Это ты, что ли, тут слонялся? — хрипло спросил он, тыча отобранным у меня прутиком в пунктир с точками.
Я скромно кивнул.
— Какого черта… какого дьявола тебя понесло в прошлое?! — яростно прошипел Аркадий. — Как ты вообще попал туда?!
— Ну, зачем так грубо? — с ласковой укоризной возразил я. — И нечистую силу ты совсем зря поминаешь. Я материалистически перешел, в согласии с законами хронофизики, и руководствовался при этом самыми благородными побуждениями. Тебя же спасти хотел… — невозмутимо продолжал я.
Аркадий отшатнулся и озадаченно уставился на меня.
— Какого еще меня? — подозрительно спросил он. — Ах, того… который умер… Понятно… только это был не я…
Он вдруг почти успокоился — только губы слегка подергивались да в глазах оставалось диковатое выражение.
Вспыльчив Аркадий Левицкий и самолюбив до крайности; иной раз я удивлялся, по каким мелким поводам он злится, бледнеет, багровеет, сжимает кулаки. Это плохо вяжется с его обычной скептической позой, с надменной и язвительной усмешкой. Темперамент у него буйный, вот и берет верх над рассудком.
Аркадий долго и сосредоточенно раздумывал. Потом, видимо, пришел к какому-то решению и ехидно улыбнулся своим мыслям. Я сочувственно глядел на него — пускай потешит душу, ведь последнее слово все равно за мной. Он не знал того, что знаю я. Теперь я был почти уверен, что это «здешний» Аркадий.
«Несостоявшийся покойник, — думал я, глядя на него, — что ты можешь сказать в свое оправдание, ну что?! Ты у меня в ногах должен валяться за то, что я тебя спас, утащил твои таблетки, бросая тем самым тень на свой моральный облик! А ты готовишь мне какую-то пакость… Ведь готовишь, я же вижу…»
Аркадий поглядел через мое плечо и вдруг широко ухмыльнулся. Что он там увидел? Я тоже хотел было повернуться, но Аркадий снова сдавил мне плечо своей железной лапищей и, глядя на меня в упор, сочувственно сказал:
— Самозванец ты мой несчастный!
— Сам ты самозванец и вообще ошибка природы! — отпарировал я. — Не забывай, что я тебя спас. Я ведь и назад могу все переделать, мне это раз плюнуть!
— Плюнь, дорогой, плюнь! — нежно произнес Аркадий. — Плюнь, а потом повернись — и приятно удивишься…
Я не успел ни плюнуть, ни повернуться — за моей спиной чей-то голос спросил:
— В кого это ты вцепился, Аркашенька?
— Да вот, в самозванца одного, — пренебрежительно бросил Аркадий и отпустил мое плечо.
Я быстро повернулся.
За моей спиной стоял… я!!
И лицо у меня на моих глазах становилось растерянным и глупым…
ЛИНЬКОВ ПОЧТИ ДОВОЛЕН СОБОЙ
Линьков спрятал свою драгоценную находку, поднял голову и увидел, что черноволосый крепыш в клетчатой ковбойке очень ловко и напористо прыгает через груды досок и катушки кабелей, приближаясь к нему. Выбравшись на расчищенную площадку у первой хронокамеры, он весело крикнул:
— Это вам я понадобился? Так вот он я!
Узнав, что Линьков из прокуратуры, крепыш перестал улыбаться.
— Я — Демченко, бригадир. Слушаю вас, — суховато сказал он.
— Не беспокойтесь, у меня вопросы чисто технические, — заверил его Линьков. — Ни к кому из ваших касательства не имеют. Да я почти все уже и выяснил. Так, мелочи остались. Эта камера готова, как я понимаю? — Он тронул рукой огромный куб, рядом с которым они стояли.
— Да, она прошла испытания. Комиссией принята.
— Давно?
— Перед праздниками где-то… Ну, месяц назад.
— С ней уже работали?
— Ну что вы! — Демченко опять усмехнулся. — У нас тут не очень-то поработаешь. Сами видите, что делается. На консервации стоит камера.
— Понятно… А вот эти щиты, подставки и прочее — это все специально положили в камеру? Чтобы кто-нибудь ненароком туда не сунулся?
— Какие щиты? — удивился Демченко, поглядел в камеру сквозь стеклянную дверь и даже руками всплеснул. — У, лопухи! Вот я им!.. Фомич! — закричал он яростно. — А ну, Фомич, давай сюда!
Степенный полуседой человек в аккуратно пригнанном халате неторопливо подошел к нему и со спокойной укоризной сказал:
— Чего шумишь, бригадир? Я, чай, не глухой. Когда дрель утихнет, все нормально слышу.
— Мораль потом читать будешь! — нетерпеливо отозвался Демченко. — Ты лучше скажи, кто разрешил в камере свалку устраивать? Мало, что в зале свинюшник развели — не продерешься…
— Я не разрешал, — заявил Фомич, с неодобрением разглядывая камеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115