Ах да, о подарках. Лева Матюшин заслужил репутацию великого композитора (упомянутая «Подружка моя», а также «Эй, ухнем», «Ревела буря», «Распрягайте, хлопцы, коней» — это все «его»), так ему пришлось взять — как откажешься? — сборник мелодий Теоры, напетых различными ораторами на встречах, симпозиумах и семинарах. Кто сейчас не знает эту поразительную по эмоциональному воздействию музыку!
Настал день, когда мы поднялись на трап катера, — все было погружено, уложено и упаковано. Это был последний рейс. И снова поле космодрома затоплено народом. Не было только детей до шестнадцати лет: они могли не выдержать скорби расставания.
Прощальный доклад исполнил хор сотрудников комиссии по предупреждению желаний. Дедуля прибыть не мог и дирижировал хором заочно. Мы держались.
Потом микрофон взял наш капитан. Он не стал петь. Он сказал:
— Спасибо вам, люди. За радушие, за доверие, за вашу доброту. Мы не говорим прощайте. Мы говорим — до свидания. Прилетайте к нам тоже за песнями…
Ах уж этот капитан! Он всегда знал, что сказать и о чем промолчать, провидец. Он поднял руки — и над космодромом зазвучала Лунная соната, наш прощальный подарок Теоре.
Мы постарели еще на год, а на Земле прошло еще тридцать лет. Задолго, когда до Солнца оставались месяцы полета, автоматы включили трансляторы, и наш звездолет стал непрерывно излучать в пространство два слова: «Мы возвращаемся. Мы возвращаемся». И вскоре мы услышали земное:
— Привет вам, родные наши! Мы ждем вас на орбите Плутона. Ваш путь свободен, пространство перед вами чисто. Не бойтесь ошибки. Если понадобится — мы примем вас в колыбель.
Эта самая колыбель на наших экранах схематически изображалась в виде гигантского сгустка вихревых электромагнитных полей…
— Мы как-нибудь сами, — пробормотал капитан.
А Лева Матюшин расчехлил гитару и раскрыл сборник теорианских мелодий, с которым не расставался.
ОСОБАЯ ФОРМА…
Капитан — он и есть капитан. О нем если писать, то только на нотной бумаге в мажорных тонах. Но и не только он, каждый член нашего экипажа имеет заслуги перед человечеством. Вообще, это нетрудно: помог ты кому-нибудь, накормил голодного, посадил дерево или выручил из беды — вот ты и заслужил перед человечеством. Оно очень доброту ценит. И не важно, сколько народу о твоем добром деле знают, хоть бы и ты один. Ты ведь тоже из человечества…
Это я все к тому, что в тот раз мой друг, физически сильный и очень волевой Вася Рамодин, спас экипаж. Именно на Сирене — так мы назвали планету — в полной мере проявились Васины способности. Если бы не он, то не знаю, что делал бы и сам капитан. Даже капитан, попавший там под чуждое нам влияние.
Надо сказать, что Сирена вращалась в стороне от нашего пути, но когда мы вынырнули из подпространства, как пес из подворотни, и огляделись, то обнаружили, что не туда прибыли. Это случается. Не то что один человек, но и целый коллектив может не туда заехать. Выяснилось, что отдельные неполадки были в системе ориентации звездолета и один двигатель не тянул, а другой самопроизвольно впадал в форсированный режим. На всякий случай капитан подвел корабль к ближайшей планете — это и оказалась Сирена, — вывел его в инерционный полет на круговую орбиту и послал нас в обычную разведку. Капитан же, навигатор, оба механика и ремонтник Вася остались на корабле наводить порядок. Мы высадились на планету, поставили, как положено, защиту вокруг катера и приступили было к работе… Тут для того, чтобы дальше было понятно, я прервусь и воспользуюсь записями в памятных браслетах. Такой браслет, фиксирующий звук, а при необходимости и изображение, есть у каждого разведчика. В него можно наговорить свои впечатления от увиденного. У Васи в коробочке лежат эти розоватые, подобные аметистам кристаллики, и он иногда перебирает их. При этом на его выразительном лице возникает странная улыбка и видно, что его обуревают сложные, вряд ли поддающиеся расшифровке чувства. Вася знает, что я пишу эти заметки в назидание грядущим поколениям, он кое-что читал, ибо я всегда дарю ему опубликованное. По моей просьбе он принес кристаллы, а воспроизводящий аппарат у меня свой. Я не стал прослушивать при нем, и Вася вскоре ушел, поскольку беседа в тот вечер у нас не клеилась. Вася очень уважает меня, но все же смотрел с сомнением, словно хотел сказать: как-то ты из этого сюжета выпутаешься, хватит ли у тебя мужества быть беспощадным к самому себе, как того требует истина? Сомнения его имели почву, но если самокритика — наше оружие, то пусть не скажут потомки, что мы не умели им пользоваться. Мне было трудно писать о событиях на Сирене, но я преодолел себя, как это сделал бы на моем месте каждый член нашего экипажа… Итак, Вася ушел, а я вложил кристаллик в гнездо, нажал кнопку и услышал собственный голос. Меня легко узнать: «эль» я вообще не произношу, а вместо «эр» издаю глухое рычание. Это была примерно середина нашего разговора с капитаном.
* * *
— Я вчера по очереди вызывал каждого из вас. Все здоровы — это видно на пульте охраны, но несут сплошную околесицу. В чем дело?
— Капитан, — раздается мой голос, — за других не отвечаю и, о чем это вы, понять не могу. Лично я очень почитаю вас и, как бывшему вожаку стаи (в этом месте отчетливо прослушивается скрежет зубов капитана), скажу откровенно: я счастлив. Мне разрешили чесать живот и шею возле нижней губы. И я чешу. Вот и сейчас… Ах, капитан, я не хочу ни с кем делиться, но прилетайте, может быть, и вам разрешат чесать, пусть даже в другом месте.
— В другом у меня не чешется, — закричал капитан. — Ты слышишь, Василий, они там все с ума посходили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151