В этом смысле мои картины имеют сугубо утилитарную цель. Я ищу то единственное, что придает животному образ игрушки, не нарушая ощущения подлинности. Вообще, это область психологии, а я не силен в ней. Знаю только, что мои работы используют профессионалы механики-фаунисты, что люди с большей охотой приобретают зверей, сделанных по моим эскизам, нежели точные копии.
Нури словно взвешивал каждое слово Художника. Этот синеглазый красавец, который сокрушался по поводу запонок, — кстати, Нури так и не понял, зачем надо было менять в манжетах великолепные александриты, — был вдохновенным мастером. И если то, что они видели, называлось эскизами, то каковы же законченные работы?
Облик Художника, его исполненные непринужденного изящества движения странно гармонировали с удивительными картинами в темных рамках, создавая немного грустное ощущение когда-то виденной и забытой красоты. Интересно, как Олле воспринял этот совершенный жест — протянутую и потом раскрытую руку, в нее ткнулся носом конь, и было видно, что Художник принял это как подарок…
Нури покосился на руки Художника, и тот, уловив взгляд, поднял к лицу обе ладони, покрытые ороговевшими мозолями.
— Что вы, Нури! Я ведь надеюсь когда-нибудь стать вашим коллегой. Если буду достоин. И… разве можно допустить, чтобы кто-то работал за тебя? И этот дом, и все остальное я сделал сам.
— Простите, — вмешался в беседу Олле. — Что это? Почему вдруг голография?
Квадратная рама окаймляла объемное изображение поляны в закатном свете и темную стену леса, а над ней, над самыми верхушками деревьев, розовело нечто вроде аэростата, но с короткими толстыми отростками по бокам.
— Не успел зарисовать, пришлось заснять… Это гракула, которую вы ищете. Она была здесь вчера. Выкатилась на поляну, имея форму диска. Были сумерки, и она стала накачиваться. Знаете, у нее в подошвах клапаны. Она вытягивает ногу, набирает в нее воздух, а потом сжимает, как гармонь, и перегоняет его внутрь. Она лежала на спине и, работая двумя ногами, порядком накачала себя. Потом она грызла хворост, и у нее в глубине, возле пупка, засветилось что-то похожее на гаснущие в костре угли. И она стала округляться. Пока я бегал за аппаратом, она раздулась и поднялась над лесом. Ветер унес ее от меня.
— Вот и все, — сказал Олле. — Тебе ясно?
— Вполне, — ответил Нури. — Если она способна нагревать в себе воздух и пользоваться законом Архимеда для передвижения, то уж принять вид матраца… Это я сам вынес ее из изолятора, когда пришел менять матрац!
Итог подвел Художник:
— Одно предсказание Волхва сбылось, — сказал он. — Дело за вторым.
* * *
Этот дуб был не из тех, что вытягивались за год-другой, подгоняемые стимуляторами. Покрытый мхом, раскидистый, с толстым неровным стволом, он был естественно стар и громаден. Стоял дуб на отшибе, возвышаясь над рощицей дубков. У подножия его копошились полосатые поросята, и, угнездившись на нижней развилке, их рассматривала гракула.
Гром улегся неподалеку, положив голову на вытянутые лапы. Морда его выражала сознание выполненного долга и гармонии с окружающей действительностью. Олле, стоя на спине у коня, объезжал рощицу кругом, непрерывно щелкал затвором аппарата.
Нури возился с прибором связи. Сориентировав створки антенны на еле различаемую в невозможной дали иглу башни ИРП, он подозвал Олле.
— Рельеф позволяет использовать лазерную связь. Прямая видимость. Вызываю деда.
Метрах в трех от земли возникло туманное пятно и оформилось в привычный образ директора ИРП. Сатон сидел в кресле, видимый по пояс. Изображение не имело четких границ. В ИРП над столом директора спроецировалось такое же изображение стоящих рядом Олле и Нури.
Сатон поднял голову, дернул себя за бороду.
— Мы нашли ее, профессор, — сказал Нури.
— Я так и подумал. Как там она?
— Висит на дубе. Сменила расцветку. Сейчас она бледно-сиреневая по краям, а серединка в незабудках по зеленому полю.
— Ага! И что вы собираетесь предпринять?
— Ничего. Вернемся домой.
— А она?
— Я полагаю, пусть висит, — сказал Олле. — Пусть катается диском, или бегает козой, или плавает моржом. В конце концов, мы убедились, что она на Земле акклиматизировалась. Ей здесь хорошо, и пусть живет Нуриным и прочим ползункам и ходячим на забаву.
— Говоришь, по зеленому полю незабудки. Странный вкус! — Сатон откинулся в кресле, усмехнулся и исчез.
* * *
Они возвращались домой, в ИРП, но еще долго было слышно, как на дубе хихикали уже две гракулы.
ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМЫЙ
Альдо очень спешил. Он почти бежал в сторону от поселка, от огней, в темноту. Легкие судорожно расширялись, и сердце билось не в груди — во всем теле. Он привычно провел рукой у пояса — там, где крепилась маска, и не нашел ее. На секунду возникла мысль вернуться. Но впереди, совсем рядом, мелькнула отраженным светом чешуя черта, он потянулся к нему и упал. И еще успел подумать, что у ребят вечерний отдых сорван…
* * *
— Как и раньше, мы формируем группы здесь, на Земле. Они проверяют себя на совместимость, работая в экстремальных условиях, более жестких, чем на Марсе. Год практики на орбитальной станции — это сильная проверка. Лишние отторгаются. Там дружба без лукавства, уважение взаимно, ибо каждый из них — личность. И вдруг это ужасное несчастье, без смысла, без повода. Он вышел из лагеря ночью один, без маски. И погиб. Двадцать лет.
Представитель Совета наклонился к Сатону, поймал его взгляд.
— Мы посылали экспертов, доктор, и провели осторожную проверку. Психика у всех в абсолютной норме, иначе и быть не могло. Но создается впечатление, скорее — смутное ощущение, что там каждый сам по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151