Всегда аккуратно выглаженный, сейчас он был какой-то расхристанный, небритый, глаза воспаленно блестели.
— Если ты отвернёшься от меня, я сотворю глупость, — сказал он, крепко сжимая её запястье. Рука его была горячей и твёрдой. Айка поняла, что ему требуется поддержка, а может, и защита.
— Что случилось, Гали?
Лихорадочным, почти больным взглядом он всматривался в Айку, решая, перекладывать ли на неё груз свалившейся напасти.
— Я как-нибудь… не сейчас, — со вздохом сказал он, достал из брючного кармана перочинный нож и стал чистить яблоко.
— Гали, когда я была маленькой, мне часто снился один и тот же сон: будто стою на краю обрыва и боюсь шевельнуться. Мама зовёт меня, но я не смею посмотреть в её сторону, потому что земля под ногами осыпается и мне грозит опасность слететь в пропасть. А ступить шаг назад тоже не могу — за спиной кто-то грозный и страшный. И тогда, знаешь, что я делаю? Отрываю ноги от земли и лечу на мамин голос. К чему это я? Чтобы ты знал: когда у тебя какая — то безысходность, — лети ко мне.
— Я и прилетел.
— Тогда рассказывай, что стряслось.
— Айка… — Он замолчал, разрезал яблоко, протянул половину ей. — Стоит мне захотеть, Айка, и моя судьба может круто измениться. Я буду жить в прекрасном доме, плавать на баркасе, расстанусь с общежитием и превращусь в человека с достатком, без забот о хлебе насущном.
— Женишься, что ли? — Она почувствовала, как сердце ухнуло вниз и скептически заметила себе: «А тебя это здорово задело».
— Могу и жениться, — сверкнул он зубами. — Собственно, ради женитьбы и пошёл бы на все. Там прекрасный сад, в двух шагах море. Там ты быстро встанешь на ноги, я не дам тебе залежаться. Словом, если решусь на это — лишь ради тебя.
— Какой дом? Чей? Зачем мне это?
— Ты ведь не думаешь всю жизнь пробыть в санатории?
— Нет, конечно, по мы с матерью собираемся переехать сюда.
— Многие хотят жить здесь. Не думай, что это просто… Хотя… Запутался я. — Он щёлкнул ножом и сунул его в карман. — Между тем, решать надо сегодня.
— Не нравится мне все это, — сказала она. — Ты чего-то не договариваешь.
— Впрочем, ерунда. — Он вскочил, пригладил пятернёй чуб и деланно бодрым тоном соврал: — Всю ночь зуб болел, не выспался я, оттого и эти бредни… Не бери в голову, это я так… Пофантазировал немного. — Его лицо внезапно обрело спокойствие и даже некоторую весёлость. Такая перемена не укрылась от Айки, но она не стала досаждать ему расспросами, лишь поинтересовалась, что с Орликом.
— Дед обещал дать на воскресенье.
— Что-то с тобой случилось, — вновь не удержалась она.
— Ничего, Айка, все будет ладом, — подмигнул он и с лихим свистом покатил кровать в палату.
Он положил в рюкзак взятые у Батиста книжки, затолкал туда подаренные им свитер, брюки и сандалеты и высыпал тюбики форты. Можно было передать рюкзак Пашкой, но хотелось самому высказать Батисту в лицо все, что думает о нем. Хорошо, что побывал у Айки: будто очнулся от дурного сна и стыдом опалило. Разве приняла бы Айка такой гнусный дар, будь даже у Батиста, как в раю? А каково самому жилось бы с нечистой совестью? Нет, уж лучше скитаться по общежитиям и ходить на своих двоих, чем стать пресмыкающимся. Как же так получилось, что готов был уступить этому мерзавцу?
Оказывается, не так трудно заманить его в сети, нет в нем твёрдой основы, душа податливая, как пластилин, и каждому вольно оставлять на ней отпечатки. Ничего, тем более ценны его усилия противостоять дурному влиянию. Сколько он уже одержал таких вот небольших побед над собой. И все-таки чья-то возможность хоть на миг скрутить его волю тревожила.
По пути к Батисту не покидало странное ощущение присутствия Айки. Надо бы сказать ей о том, что пришло сейчас в голову: когда-нибудь в Интернополе будут врачевать не тело, а души. Учёные придумают фантастический рентген, по снимкам которого можно будет определять душевные изъяны и аномалии. Пока же надо самому находить в себе червинки и безжалостно удалять их. Куда благополучней сложилась бы его судьба, не потеряй он так рано родителей. Зато изучил такую подноготную жизнь, о которой Айка и не подозревает. Ей ли, выросшей в стерильных домашних условиях, понять его внезапный порыв обрести наконец свой угол, пусть даже под крылом у стервятника? Что знает она о той, подтачивающей нутро неопределённости, которая сопровождала его в период бегства из дому? А известны ли ей внезапные порывы плоти, разрушающие любой довод рассудка?
Думать об Айке было хорошо и грустно. Ни к одной девчонке не испытывал он ничего подобного. Порой Айка казалась собственным ребёнком, перед которым он нёс ответственность за свои поступки. Любовь ли это, когда хочется не сграбастать в охапку, крепко прижав к груди, а защитить от неведомой опасности, утешить и неоскорбительно пожалеть? Знала бы Айка причину его сегодняшней лихорадки…
В продмаге, где он работал, с ним давно заигрывала грудастая, крутобедрая Раиса из мясного отдела. Лет на семь старше его, разведёнка, она постоянно была отягчена неутолённой женской истомой и всякий раз, оказываясь рядом, как бы невзначай прижималась к нему то плечом, то грудью, а порой и откровенно давала понять, что не прочь стать его подругой. С неудовольствием замечал, что его бросает в жар от близости Раисы. Вчера, когда он сгрузил в отдел очередную партию кур, она выбежала за ним в коридор и пригласила в гости «на чай».
Потому-то с утра и не брит. Подманула его Раиса своей женской силой так, что на всю ночь потерял рассудок. К Айке примчался, как за спасением, с ненормальным желанием устроиться у Батиста, чтобы разом покончить со всякой двойственностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85