Я осторожно сняла одеяла. Мать хотела удержать меня, но поняла, что я все равно увижу его бедное тело. Оно было похоже на тела голодающих в Индии, которые я видела на фотографиях. На нем совершенно не было плоти, одни кости, прикрытые тонкой кожицей. Маме приходилось вставать ночью три раза, чтобы перевернуть его, сменить положение, чтобы кости при длительном давлении не прорвали кожу.
Правая рука отца, лежавшая поверх одеяла, превратилась в подобие клешни; два ногтя уже посинели, а чтобы пальцы не вросли в руку, мать подложила ему в кулак свернутый платок.
Видя этот неподвижный каркас, я стала вспоминать, как мы отдыхали во время отпуска в Италии. Отец, бывало, вышагивал впереди или шел позади нас с мамой. А молодые очаровательные, заводные итальянцы, следовали за нами, двумя женщинами, крича при этом: «Прекрасные белокурые сестренки! Ах, какие красивые ножки!». Отец улыбался, зная, что он все еще хозяин, и не боясь соперничества.
Сейчас этот мужчина — когда-то такой энергичный в словах и делах — беспомощно лежал передо мной. Все, что казалось в нем живым, его глаза, но и они были почти лишены выражения. Если бы мне пришлось, как маме, ухаживать за ним восемь лет, я бы, наверное, сошла с ума. Я хотела помнить его веселым и сильным.
Не могу выносить, когда страдают другие. И я знаю: мой отец предпочел бы быструю смерть.
Однажды днем, это было через две недели, как он попал в городскую амстердамскую больницу после первого удара, мама и я поехали навестить его. Так как я в то время имела постоянную работу, а у мамы были различные дела, мы могли ездить к отцу только через день.
Пока мама парковала машину, я направилась в больницу. Проходя через коридор в палату к отцу, я видела главным образом стариков в колясках, беседующих друг с другом. Недалеко от двери я заметила женщину лет сорока, почти полностью разбитую параличом; слабым голосом она просила помочь ей добраться до ванной, но сестры в это время обедали, поэтому ей пришлось ждать и ждать.
Когда мать подошла ко мне, я сказала:
— Послушай, мама, этой женщине нужно в ванную. Может быть, ты поможешь ей, ты ведь так хорошо ухаживаешь за папой. Помоги ей или позови сестру, а я схожу к отцу.
Мама, сердобольность которой всегда распространялась на окружающих, отвезла женщину в ближайший туалет. Потом я узнала, что эта женщина перенесла удар вскоре после рождения первого ребенка, когда ей было тридцать пять лет. Сейчас ей стукнуло тридцать восемь, и она была почти полностью парализована.
Пока мать занималась с этой женщиной, я вошла в палату отца и сразу же почувствовала: что-то не так. Он очень высоко натянул на себя простыни и одеяла, они почти скрывали его подбородок. Он глядел на меня с видом побитой собаки, с очень виноватым выражением в глазах. Я никогда не видела у отца такого выражения.
Когда я поближе подошла к кровати, то обратила внимание, что будильник, который я принесла ему в больницу, исчез с тумбочки, стоявшей у постели. Глядя туда, где он был, я сказала папе:
— Ты сделал что-то нехорошее, да?
Он посмотрел на меня с еще более виноватым видом.
Я стянула с него простыню и увидела глубокие порезы у него на шее. Я еще дальше откинула простыни — на запястье правой руки, парализованной, были кровавые царапины. Распахнув пижаму, я нашла порезы и около сердца.
Тогда я поняла, почему исчез будильник. Он был под подушкой. Должно быть, отец схватил его здоровой рукой, попытался разбить о раму кровати стекло и покончить с собой.
Он, должно быть, точно знал, какими продолжительными и ужасными будут страдания, и не только для него, а и для близких. Он не хотел быть ни для кого обузой и совершил этот поступок в приступе отчаяния.
Я помню, как мама рассказывала мне, что он умолял ее сделать ему фатальный укол. Но как многие, выступающие против эвтаназии, она всегда надеялась, что будет найдено исцеляющее лекарство, и не могла превратить себя в орудие смерти. И вот он все еще жил. Какой долгий и жестокий конец.
10. ВОСПОМИНАНИЯ: ПИЯ
Будучи с отцом, я вспомнила о близкой подруге по имени Пия, которая когда-то у меня была. С пятнадцати лет мы росли вместе и были неразлучны. Мы учились в одной школе и ежедневно ездили туда и обратно на велосипедах.
Пия не была очень хорошенькой. Ее изюминка заключалась в прекрасных вьющихся на африканский манер белокурых волосах, которые в те дни не были очень-то модны.
— Ты точно знаешь, что в тебе нет негритянской крови? — шутливо спрашивали мы ее. Она пыталась выпрямить свои волосы, но мы уговаривали, чтобы она оставила их так, как есть.
Пия вышла из большой реформистской голландской семьи, в которой было десять детей. Ее родители не были достаточно хорошо обеспечены. Пию одевали просто, но со вкусом.
В один из летних дней, когда нам было шестнадцать лет, мы ехали на велосипедах, и я заметила, что несмотря на хороший загар Пия выглядит очень бледной и усталой. Ее нос и щеки были особенно бледны, и это бросалось в глаза.
— Не принимай близко к сердцу, все пройдет, — сказала я. — Давай слезем с велосипедов и побалуемся мороженым.
Покончив с мороженым, мы пешком отвели велосипеды к школе, потому что Пия все еще чувствовала себя плохо. Я спросила, может, она спать ложится поздно.
— Нет, — ответила она. — Я теперь ложусь спать очень рано. Последние несколько месяцев я чувствую страшную усталость. Я не знаю, что это такое!
Она очень усердно занималась: нам предстояло учиться еще два года. Пия была средней ученицей и не могла выдерживать чрезмерную нагрузку. Наши учителя хорошо относились к ней и делали ей поблажки, если у нее что-то не получалось, за старательность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123