А мы должны прощать, да? Мы что, христосики?
Разговор неожиданно принял новый, всех взволновавший оборот. Посыпались возмущенные реплики:
– Распустили!..
– Сажать их всех надо! Довоспитались!..
– Милиция куда смотрит?..
– Что милиция? Сами мы куда смотрим?..
А Коля Маленький с прежней горячностью добавил:
– Это дело так оставить нельзя!
– Есть конкретное предложение! - объявил Василий Таран. - Прошу внимания! Знаменитая бригада Николая Вехова целиком вступает в эту самую дружину. Ибо в такую эпоху, как наша...
– Даешь! - на всю столовую заорал Коля Маленький.
Николай махнул рукой.
– Ладно вам, "эпоха...", "даешь..."! Просто интересно с этим красным уголком разобраться, вот и все.
– Разберемся, - многозначительно пообещал Илья. - Не на бобиков напали. Найдем и так разберемся, что родная мать потом не узнает, душа с них винтом!
При этих словах старик Проскуряков нахмурился и погрозил пальцем.
– Ты, Куклев, не того... С них пример не бери. По-нашему разобраться надо, по-рабочему. Ясно?
– Это он не в том смысле, дядя Григорий, - лукаво усмехнулся Таран, - а в смысле перевоспитания.
– Я ваше перевоспитание знаю.
– Не. Мы еще сами его не знаем. Учимся.
– Вот я погляжу, как вы учитесь.
– Прежде всего, - вмешался Борис Нискин, - план надо составить.
На том пока и порешили.
И только Степа Шарунин вдруг со страхом вспомнил, что красный уголок, где ранили студента, находится от него по соседству и он знает тех, кто там бесчинствовал вчера.
Вспомнил, облился холодным липким потом и промолчал.
Вечером зной спадал. Погружались во мрак широченные тротуары: свет фонарей над мостовой не мог пробиться сквозь густую листву кленов и акаций.
И жизнь южного приморского города с шумом, весело выливалась из домов наружу: настежь распахивались окна, откидывалась легкая кисея с дверей, выходивших прямо на улицу, у подъездов домов и у ворот на длинных скамьях, а то и просто на вынесенных стульях отдыхали, наслаждались прохладой люди постарше. Они громко и оживленно переговаривались между собой, то споря, то сердясь, то сыпя шутками и остротами. А по тротуару говорливыми компаниями и парами растекалась молодежь.
В воздухе стоял терпкий запах цветущей акации и кружился белыми снежинками тополиный пух.
Ранняя и небывало жаркая весна стояла в городе.
– Это так же похоже на весну, как я не знаю что, вздохнула полная женщина, сидевшая на длинной скамье у ворот, за которыми тонул во мраке большой пустынный двор.
– И не говори, - подхватила другая женщина. - Днем чувствуешь себя, как скумбрия на берегу: нечем дышать абсолютно!
На другом конце скамьи пожилая, скромно одетая женщина, грустно перебирая в пальцах оборки платка, накинутого на плечи, говорила соседке:
– Не могу я этого понять, Вера. Ночи не сплю, все слезы выплакала. Вот у тебя сын как сын, человеком стал. А мой? И ведь жили мы с тобой вроде одинаково, обе вдовы-солдатки, обе последнее для сыновей от себя отрывали. И двор один, и школа одна. Ну отчего мой Коська таким получился, отчего?
– Себя ты, Катерина, не блюла.
– Себя... Так и норовишь уколоть. В двадцать пять лет вдовой осталась. Что же, и жизни конец? И полюбить нельзя?
– Смотря кого...
– А ей, любви-то, не прикажешь. Полюбила, и все тут. Красивая я была, веселая. От зависти это ты, Вера.
– Из нее платья не сошьешь и обед не сваришь.
– А я думаю, через характер Коська мой свихнулся. Вылитый отец. Ужас какой неуравновешенный! То тоска на него находит, то такое веселье, что удержу ни в чем нет. А другой раз прямо бешеный какой-то ходит, словно укусили его. Веришь, такая злоба в глазах, аж сердце у меня холодеет, думаю, убьет сейчас. Вот такой и отец был, просто копия фотографическая, - она вдруг уткнулась лицом в платок и, всхлипнув, прошептала: - С таким характером только в тюрьме сидеть.
– Будет тебе! Далеко еще до этого.
Не отнимая платка от лица, женщина горестно покачала головой.
– Ой, чует мое сердце, недалеко. Такой у него приятель завелся, что с ним только туда и дорога. Одно имя-то чего стоит - "Уксусом" они его зовут.
– Уголовный, видно, раз кличку имеет.
– Они и твоего "Петухом" зовут, - откликнулась полная женщина.
– А ты молчи!.. Молчи, змея!.. - вдруг пронзительно закричала женщина в платке, сверкая полными слез глазами.
– Ты мне не указывай!.. Я тебе не граммофон, пластинки выбирать! Что хочу, то и говорю!..
– Я тебе поговорю еще!..
– Катерина, уймись, - потянула женщину за рукав соседка. - Коська твой, кажись, во дворе, услышит. Каково ему будет?
И женщина вдруг так же внезапно, как закричала, безвольно обмякла, припав щекой к плечу подруги.
– Ой, нервы мои, нервы! - простонала она. - Вот так я и с Коськой психую.
К воротам подошел Илья Куклев и Степа Шарунин. Степа с опаской заглянул во двор и сказал:
– Ну что, зайдешь? Или давай подожди, я тебе ее сейчас вынесу.
– Это зачем еще? Сам заберу, не больной.
– Да нет, - замялся Степа, продолжая тревожно оглядываться. - Для быстроты это я предлагаю.
– Для быстроты!.. Тоже мне чемпион на короткие дистанции. Пошли!
Илья усмехнулся и направился к веротам. Степа поспешил за ним.
Друзья дошли уже до середины двора, когда откуда-то сбоку возникли неясные очертания людей и чей-то резкий голос окликнул:
– Эй, Степка, ты, что ли? А ну, топай сюда!
– Некогда мне, - чуть дрогнувшим голосом ответил Степа в темноту. - Товарищ пришел, книгу дать надо.
– Хо-хо-хо!.. - раздался иронический хохот. - Ученые господа за книгами идут!.. Стой! Хоть раз на живого ученого поглазеть охота!
К друзьям подошел из темноты длинный кадыкастый парень в мятой, расстегнутой на груди ковбойке и с нахальным любопытством оглядел Илью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81