всюду, куда ни кинь взгляд, сияло новое, с иголочки утро, яркое, как на картине; все кругом было пронизано юной, буйной, бесцеремонной энергией. Мэри была совсем заворожена этим зрелищем. И вдруг перед решеткой, как будто взлетев над колышущимися метелками, словно воплощение этого ослепительного утра, возникла фигура поразительно красивого молодого всадника. Это был Кларенс Брант. Мэри Роджерс, как верная подруга, всегда видела его глазами Сюзи, отнюдь не беспристрастными, и все же в это утро ей показалось, что так красив он еще не был никогда. Даже чересчур щеголеватый костюм и серебряный набор на сбруе казались таким же естественным символом победоносной юности, как и всевластное утреннее солнце. И в добром сердце Мэри на мгновение шевельнулась досада на подругу, вызванная то ли ее вечными капризами, то ли другим чувством, до этих пор ей самой неведомым. Какое право имеет Сюзи раздумывать и ломаться? Да кто она такая, чтобы играть сердцем этого рыцаря, этого принца?
Однако зоркие глаза сказочного принца тотчас заметили ее, и через мгновение его великолепный конь был уже у решетки, а всадник радостно протягивал руку сквозь прутья.
— Вероятно, я явился слишком рано и меня здесь еще не ждут, — сказал он. — Но я переночевал в Санта-Инес, чтобы ехать в часы утренней прохлады. А мой багаж прибудет позже с почтовой каретой. Но мне этот способ передвижения показался слишком уж медленным.
Черные глаза Мэри Роджерс сказали ему, что он выбрал самый правильный способ передвижения, но она тут же благородно вспомнила о своих обязанностях наперсницы. Это ведь был прекрасный случай незаметно предупредить его, как просила Сюзи. Она высвободила руку из его дружеского пожатия, в свою очередь, просунула ее сквозь решетку и принялась поглаживать блестящее шелковистое плечо коня, словно восхищаясь прекрасным животным, а не его хозяином.
— Какой красавец! Сюзи будет так рада! И… ах, да! Мистер Брант, пожалуйста, ни словом не упоминайте о том, что вы виделись с ней в Санта-Кларе. И вообще лучше начать здесь все по-иному, потому что (это было произнесено с великолепной материнской снисходительностью) вы же оба были тогда так молоды!
Кларенс порывисто вздохнул. Это был первый удар, нанесенный его мечтам о том, что он встретится с Сюзи открыто, как равный ей по положению. Так, значит, этим приглашением он вовсе не обязан желанию Сюзи возобновить их прежнюю дружбу; оказывается, Пейтоны ничего не знали об этом эпизоде — иначе они не стали бы его приглашать! И вот он является сюда, как обманщик, только потому, что Сюзи заблагорассудилось сделать тайну из невинной встречи, которую нетрудно было бы объяснить и которую ее родители, возможно, даже одобрили бы. В его душе поднялась горечь против подруги детства — впрочем, столь же недолговечная, как и досада, которую испытала Мэри. Его собеседница заметила, что он переменился в лице, но истолковала это по-своему.
— Нет-нет, если вы не проговоритесь, то никто ничего не узнает, — сказала она поспешно. — Поезжайте к дому и не ждите меня. Вы найдете их на веранде в патио.
Кларенс поехал дальше, но уже без прежней веселой беззаботности. Тем не менее его щегольская посадка и его конь вызвали восхищение двух-трех бездельничавших вакеро, которые издавна привыкли судить о положении всадника по статям его лошади. И такое благоприятное впечатление он произвел не только на них. Об этом свидетельствовало радостное приветствие Пейтона:
— Браво, Кларенс! Вы приезжаете к нам, как истинный кабалеро. Благодарю за честь, которую вы оказываете нашему ранчо.
На мгновение юноша вновь превратился в мальчика и ощутил, как Пейтон одобрительно сдвигает рваную соломенную шляпу на его детский затылок. Его щеки чуть порозовели, а глаза на миг опустились. Самое тонкое искусство не помогло бы ему достичь большего. Это смущение разом искупило и чуть-чуть высокомерную юношескую франтоватость и живописную красоту; его скромность одержала победу там, где самоуверенность могла бы вызвать стойкий отпор, и даже миссис Пейтон почувствовала, что протягивает ему руку с такой же искренней доброжелательностью, как и ее муж. И тут Кларенс поднял глаза. Он увидел перед собой женщину, некогда пробудившую в его детском сердечке то неописуемое тоскливое обожание, на которое способен только бездомный одинокий сирота, никогда не знавший материнской ласки. Эта женщина отняла у него любовь его маленькой подружки, не уделив ему ни частицы; она по-матерински лелеяла и опекала Сюзи — такую же обездоленную, как и он сам, — но не только не утешила и не согрела его сердца, а даже усугубила его детское недовольство самим собой, дав ему понять, что он внушает ей отвращение. И вот он вновь видел ее перед собой — еще более прекрасную, чем прежде, потому что возвращенное здоровье вернуло свежесть ее лицу и придало величавость фигуре. Незаметно для него к прежнему почти сыновнему обожанию примешалось теперь восхищение взрослого мужчины; с юношеской пылкостью он увидел в ее новой зрелой красоте красоту царицы и богини. И все это отразилось в его по-прежнему детски-откровенных глазах — глазах, которые еще ни разу не стыдились и не страшились служить зеркалом его души; все это слилось в том движении, которым он поднес к губам ручку миссис Пейтон. Немногочисленные зрители увидели в его поступке лишь испанскую любезность, подобающую принятой им на себя роли. Но сама миссис Пейтон была изумлена, трепетно смущена и необычайно обрадована: он ведь даже не взглянул на Сюзи!
Совсем смягчившись, она улыбнулась ему ласково и приветливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53