опять она пустилась в неумеренное кокетство, не учтя чувствительной натуры айтальянца.
Между тем Виктор Рамирес, промчавшись по раскаленной улице в поднятом колесами телег густом облаке пыли, вторично за сегодняшний день проделал утомительный подъем на холм Конрол. Он не замедлил шага ни на минуту, пока не добрался до самой вершины. Здесь он остановился, дабы собраться с мыслями, решить, что делать дальше, отереть струившийся по лицу пот, дать отдых сердцу, бешено колотившемуся от усталости и от владевшего им волнения. Он должен увидеть ее немедленно — это ясно; но как разыскать ее, где назначить свидание? Если он дерзко вторгнется к ним в дом, то увидит ее в присутствии Гэбриеля; сейчас это ему ни к чему. Если она действительно в сговоре с незнакомцем, ее может вообще не оказаться дома. Не разумнее ли спрятаться где-нибудь здесь под деревом и обождать? Тогда он перехватит их на пути в лощину или, во всяком случае, подслушает их разговор. И еще одно преимущество: дорога отсюда просматривается насквозь не хуже, чем от хижины Гэбриеля; зато никто, спрятавшись в хижине, не будет за ним следить. По странной игре случая, Рамирес, как и ранее, снова выбрал для себя местечко, где в былые дни Гэбриель нередко проводил свой полуденный отдых с трубкой во рту. Справа стояла огромная сосна, высившаяся надо всеми прочими деревьями; она стояла в стороне у небольшой вырубки, словно ища уединения. Повинуясь непонятному призыву, Рамирес направился прямо к ней и уселся на могучем корне у основания дерева. Тут с ним произошел неприятный случай, вызвавший у него, на минуту приступ суеверного страха. Вытащив носовой платок, чтобы вытереть лоб, он вдруг увидел, что и платок и рубашка на нем залиты кровью. Не сразу он догадался, что это истолченный в мельчайшую пыль краснозем смешался с его потом. Еще и сейчас, стоило ему шевельнуться, и пот выступал из каждой поры его разгоряченного тела.
Солнце неспешно склонялось к закату. Длинная тень горного хребта упала на холм Конроя и словно напрочь срубила высокую сосну, только что красовавшуюся в багряных закатных лучах. Шум работ в лощине затих, все реже доносился посвист возчиков с уингдэмской дороги. Красные просветы в лесной чаще на соседнем холме гасли один за другим, природа закрывала на ночь ставни в своем доме. Спустились сумерки, и Рамирес удвоил бдительность. Неслышным шагом, сверкая глазами, поблескивая зубами, он кружил у своей сосны; его можно было принять за хищного обитателя лесов, набирающегося храбрости, чтобы показать себя во всю звериную стать, только лишь спустится тьма. Вот он замер и, вытянув шею, стал вглядываться в лесной сумрак. По дорожке из поселка шла женщина. В нескладной походке и в шляпе с широкими полями он почувствовал что-то знакомое. Проклятие, то была Сол! Черт-ее сюда принес! Вот она свернула направо, по тропинке, ведшей к хижине Конроя и к дому, стоявшему поодаль; Виктор облегченно вздохнул, точнее сказать, конвульсивным движением глотнул воздух. В эту самую минуту над его ухом раздался голос, от которого все в нем затрепетало. Он обернулся. Перед ним стояла миссис Конрой в белом платье, с надменно поднятой головой, вне себя от ярости.
— Что тебе здесь надо? — спросила она, резко отчеканивая каждое слово.
— Тише, — сказал Рамирес, содрогаясь от волнения, в которое его повергала даже мгновенная встреча с этой женщиной. — Тише! Кто-то прошел по тропинке.
— Какое мне дело? Пускай все слышат. После того, что ты наделал, скрывать больше нечего, — ответила она все так же резко. — Спрашиваю еще раз: что тебе здесь надо?
Он попытался приблизиться к ней, но она отпрянула прочь, подобрав характерным женским движением свою длинную белую юбку, словно боялась прикоснуться к чему-то омерзительно грязному.
Рамирес неловко рассмеялся:
— Ты же пришла ко мне на свидание. Я опоздал не по своей вине.
— Я пришла потому, что уже полчаса вижу с веранды, как ты кружишь здесь по лесу, словно бездомная собака. Я погоню тебя отсюда хлыстом, как собаку, но сперва скажу тебе кое-что, как мужчине, за которого ты пытался себя выдавать.
Она стояла перед ним на фоне угасающего закатного неба, стройная и грациозная, с горящими щеками, с холодным огнем в глазах, излучая разом тысячу неприметных тайн женского обаяния, и такова была ее магнетическая сила над этим сраженным страстью человеком, что самое ее презрение лишь воспламеняло его и он готов был бы влачиться за ней по земле, только бы тронуть эти сухощавые пальчики, которыми она ему грозила.
— Ты несправедлива ко мне, Жюли, клянусь создателем! Я поступил утром как безумец. Я был вне себя… Но пойми же меня… Я пришел на свидание… увидел тебя с другим! Как было мне не впасть в безумие?.. Святая матерь божия! Но я хочу сейчас мира, Жюли, я хочу мира.
— О да! — презрительно возразила миссис Конрой. — По твоей записке видно, как мирно ты настроен!
— У меня не было иного способа заставить тебя прийти. У меня новости, Жюли, важные новости, быть может, спасительные; я приехал от женщины, которая владеет дарственной на землю. Выслушай меня, ты должна меня выслушать. Удели мне одну минуту, Жюли, и я уйду.
Миссис Конрой прислонилась к дереву.
— Говори, — сказала она ледяным голосом, не глядя на него.
— Значит, ты согласна меня выслушать, — сказал Виктор, торжествуя. — Когда ты узнаешь, в чем дело, ты поймешь, как это важно. Итак, прежде всего я должен сообщить, что адвокат, который ведет дело этой женщины, — тот самый человек, который покинул когда-то в горах Грейс Конрой; его звали тогда Филип Эшли, теперь его имя Пуанзет.
— Как ты сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154