Об этой опасности знают все талантливые специалисты по несчастью. Создается полное впечатление, что творец этого мира специально устроил так, что недостижимая цель кажется нам во сто крат желаннее, романтичнее и привлекательнее реальной. Так что хватит водить самих себя за нос, давайте посмотрим правде в глаза. Медовый месяц быстро теряет свои прелести. Стоит прибыть в манивший вас издалека экзотический город, как первый же таксист портит настроение, норовя содрать втридорога. С блеском выдержанные выпускные экзамены не дают вам, по сути дела, ничего, кроме кучи дополнительных хлопот и неожиданных обязанностей. А ваша долгожданная жизнь на пенсии даже отдаленно не напоминает того безмятежного рая, о котором вы так мечтали все эти годы. Чушь, могут возразить мне некоторые наиболее воинственно настроенные читатели, не надо обобщать. Если люди, которые готовы довольствоваться такими жалкими, анемичными идеалами, и остаются в конце концов с пустыми руками, то так им и надо, лучшей участи они не достойны. Но ведь есть же и другие. Что скажете вы, например, о величайших радостях удовлетворенной любовной страсти? Или о священном гневе, который находит выход в пьянящем акте возмездия за перенесенные страдания и восстановлении попранной всеобщей справедливости? Кто перед лицом таких бесспорных примеров наивысшего удовлетворения может говорить о неизбежном «разочаровании», которое якобы ждет каждого, кто достиг желаемого?
Весьма сожалею, но в жизни все получается, увы, не так прекрасно, как в теории. А тем, кто этого еще не понял, я бы настоятельно советовал прочитать очерк Джорджа Оруэлла «Горькая месть». Правда, там есть несколько рассуждений, исполненных такого глубокого достоинства и такой умиротворяющей мудрости, что они вряд ли уместны в учебнике для тех, кто хочет научиться быть несчастным. И все-таки надеюсь, читатель простит мне, если я процитирую отрывок из этой книги, поскольку он имеет непосредственное отношение к теме нашего разговора.
В 1945 году, будучи военным корреспондентом, Оруэлл посетил расположенный на севере Германии лагерь для военнопленных. Его сопровождал молодой австрийский еврей, в чьи функции входил допрос заключенных. Когда они вошли в специальное отделение, где содержались высокопоставленные эсэсовские офицеры, сопровождающий со всей силы пнул своим тяжелым армейским ботинком и без того чудовищно опухшую ступню одного из военнопленных. Как выяснилось, этот германский офицер занимал генеральский пост в политическом управлении войск СС.
«Можно было почти наверняка утверждать, что в его непосредственном ведении находились концентрационные лагеря и по его личному приказу пытали и вешали людей. Короче говоря, он олицетворял все то, против чего мы воевали последние пять лет…
Было бы нелепо осуждать жителя Германии или Австрии за желание свести свои личные счеты с нацистами. Одному Богу известно, какие веские основания могли быть для этого у молодого австрийца, вполне возможно, что нацисты уничтожили всю его семью, да и что такое в конце концов жалкий пинок, доставшийся одному из заключенных, по сравнению с чудовищными преступлениями, совершенными гитлеровским режимом? Все дело в том, что эта сцена — так же как и многие другие, которые мне приходилось наблюдать тогда в Германии, — со всей очевидностью показала, что сама идея мести и наказания — не более чем ребяческие мечты. Собственно говоря, месть как таковая вообще не существует. Месть — это некая акция, о которой вы мечтаете, когда слабы и беспомощны, и мечтаете именно потому, что слабы и беспомощны: но едва исчезает ощущение бессилия, как вместе с ним испаряется сама жажда мести. Кто бы из нас не подпрыгнул от радости в 1940 году при одной мысли увидеть, как будут пинать и унижать эсэсовских офицеров? Однако, когда это действительно стало возможным, вся сцена мести превратилась в жалкое и отталкивающее зрелище».
Затем, все в том же самом очерке, Оруэлл рассказывает, как он вместе с одним бельгийским военным корреспондентом через несколько часов после падения Штутгарта вошел в город. Бельгиец — и кто осмелился бы его за это осуждать? — был настроен еще более антигермански, чем любой средний англичанин или американец.
«Нам пришлось входить в город через маленький пешеходный мостик, который немцы, судя по всему, отчаянно обороняли. У подножия лестницы навзничь лежал мертвый немецкий солдат. Лицо его отливало восковой желтизной…
Проходя мимо трупа, бельгиец отвернулся. Когда мост остался далеко позади, он признался мне, что впервые воочию увидел мертвеца. На мой взгляд, ему было лет тридцать пять, и он уже четыре года вел по радио военную пропаганду».
Для бельгийца это «прибытие» в Штутгарт оказалось решающим. Оно в корне изменило его отношение к «бошам».
«Когда мы уходили из города, бельгиец отдал немцам, у которых мы квартировались, остатки захваченного с собой кофе. Неделю назад его привела бы в негодование сама мысль поделиться кофе с „бошами“. Но отношение моего случайного знакомого, как он сам мне в этом признался, кардинально изменилось после того, как он увидел у моста «се pauvre mort»; внезапно ему открылась вся жестокая бессмыслица войны. А случись нам войти в город другой дорогой, и ему так и не довелось бы увидеть ни одного трупа, в которых превратила миллионы живых людей война».
Но вернемся к нашей действительности. Если даже месть не так сладка, то насколько же менее приятным должно оказаться достижение целей, которые ранее, казалось, сулили нам счастье и блаженство? Так что повторяю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32