– Давай не будем искать виноватых. Что ты имеешь в виду?
– Может, я слишком сильно любил тебя.
– Вот как ты на это смотришь.
– Или моя любовь была чрезмерно взыскательной.
– Ты хотел, чтоб я стал таким, как ты.
– Это обвинение?
– Я не хотел быть похожим на тебя. Если только в самом раннем детстве, не помню, но потом точно нет. Я называл тебя Авраамом.
– Авраамом?
– А себя Исааком. Сколько себя помню, я всегда боялся тебя, не только потому, что ты меня наказывал...
– Я никогда не наказывал тебя беспричинно.
– Я тоже так думал, поэтому всегда чувствовал себя виноватым и был слишком мал, чтобы отличить, где проступок, а где ощущение греховности.
– Это одно и то же.
– Нет. Почему мама чуть что краснела?
– Оставь свою мать в покое.
– Она в покое. Почему ты наказывал ее?
– Наказывал?
– Бил.
– Когда?
– Не знаю. Я видел это. Потому что она потакала мне?
– Габриель! Ты для этого приехал?
– Нет, нет! Мне не следовало приезжать.
– Тебе следовало приехать с другим настроем.
– Скажи мне, из-за чего я сбежал.
– Спроси об этом у своей совести.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты сбежал не с пустыми руками.
– Я знаю.
– Твоя мать никогда не оправилась от этого потрясения.
Габриель поднялся.
– Я вижу, мы не договоримся. Ты взялся за старое, ты опять играешь на моем чувстве вины и прикрываешься Господом Богом. Значит, ты никогда не наказывал меня беспричинно? А что считать причинами? У инквизиторов тоже были веские причины! Ты переживаешь, что любил меня слишком сильно? Меряй свою любовь часами, которые я провел взаперти в чулане на чердаке!
– Ты вправду думаешь, что я наказывал тебя с легким сердцем?
– Не знаю. Но ты делал это с чистой совестью.
– Да. А вот можешь ли ты сказать так о своих поступках?
– Нет. Зато могут палачи из концлагерей. Но разве это снимает с них вину?
– Все, Габриель, хватит. Ты наговорил больше, чем я позволил бы сказать любому другому человеку. Придет день, когда ты поймешь, что поступил со мной несправедливо. Я уже старый человек и могу и не дожить до этого, но однажды ты осознаешь...
– Замолчи!
– Имею я право сказать в своем собственном доме!
– Тогда дождись, пока я уйду!
Коридор, лестница наверх, меня трясет, хорошо, хоть я высказал ему все, его жалеть, еще чего, впредь я избавлю его от своего присутствия, куда чемодан запропастился, он меня не поборол, это точно, хотя что значит победа, в конце концов все мы терпим поражение, временные победы суть отсроченные поражения, но я-то приехал сюда не танцевать на костях, раз в жизни я хотел сдаться на милость победителя, на место ничего не повешу, это будет мой последний привет, БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ среди хлама – как раз то, что нужно, это было недолгое свидание, если только он сейчас сам... лестница вниз, но я не могу уйти не простившись, из страха?.. нет, не хочу, чтоб было похоже на бегство, пусть будет нормальное прощание, зайти или постучаться? – постучусь, я не дома больше, отец не отвечает, зайду, он должен был услышать, если только не в саду.
Отворил дверь. Отец сидел на стуле с высокой спинкой и смотрел на него.
– Я пришел проститься.
– Уезжаешь?
– Да.
– Все вышло не так, как я себе представлял.
– Не так.
– Я хотел бы понять тебя.
Он не ответил.
– Я так обрадовался, когда ты написал, что едешь.
– Мне жаль, что все так кончилось.
– Действительно?
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе действительно жаль?
– Я же сказал. Я не хотел сражаться с тобой, не хотел обвинять тебя. Но ответь мне честно: если б я был тебе не сыном, а просто знакомым и ты знал бы обо мне все, что тебе известно сейчас, ты хотел бы, чтобы я приехал и жил с тобой под одной крышей?
– Это было бы совсем другое дело.
– Верно. И я бы ни за что не приехал, не будь ты мне отцом. Но разве это не доказывает, что нас связывает исключительно заведенный порядок вещей? Мы отец и сын, поэтому мы обязаны любить друг дружку, а если нет, нас начинает мучить чувство вины. Но почему? Нет ведь никаких причин считать, что в основе любви лежит генетика? От нас ведь не ждут любви к соседям или коллегам? Не знаю, понял ли ты меня.
– Вот как ты смотришь на это. Заведенный порядок вещей. Да простит Господь твои слова, Габриель. В один прекрасный день ты увидишь, как ты заблуждался.
– Вечно ты с этой присказкой. Сколько себя помню, всегда ты предсказывал наступление того прекрасного дня... Все было бы иначе, если бы ты не верил в Бога.
– Или если бы ты верил в Него.
– Наверно. Но все есть, как есть, и мы обречены мучить друг друга.
– Не обременяй Господа ответственностью за это.
– Не Бога, но идею о существовании Бога, неистребимый миф о том, что есть некая сила, способная освятить своим именем поступки и воззрения, которые в будущем будут считаться бесчеловечными. Ты полагаешь, что Бог – это тот, в кого верят, но это не так, Бог – это сама вера и ничего кроме, поэтому Бог не вечен, он день за днем умирает.
– В тебе говорит дьявол.
– Отнюдь. Я человек будущего, которое откажется от такого наследства, не захочет горбиться под тяжестью вашего Бога.
– Иди с миром.
– Хорошо.
Он подошел к двери. Взялся за ручку. Потом оглянулся и в последний раз посмотрел на отца – тот неподвижно сидел на стуле с высокой спинкой, закрыв глаза и вцепившись в захватанные подлокотники.

1 2 3