С передовой Рокоссовский пришел в штаб полка.
Командир полка отрапортовал и стал докладывать обстановку, указывая на карте географические пункты. Рокоссовский молча слушал, но лицо его мрачнело.
- Где тут у вас окопы? - перебил он.
Командир показал.
И вдруг, не сдержавшись, Рокоссовский крикнул:
- Врете! Командующий армией был на месте, а командир полка там не был! Стыдно!
И, круто повернувшись, вышел.
Здесь все характерно для Рокоссовского.
Он постоянно - в отдельные периоды ежедневно - выезжает с командного пункта в части, ходит, наблюдает, мало говорит, много слушает и присматривается, присматривается к людям.
Механизм управления армией функционирует в это время без него. Отсюда, с боевых участков, Рокоссовскому многое виднее, в том числе и качество работы собственного штаба.
К подчиненным, от мала до велика, и к самому себе он прежде всего предъявляет одно требование: говорить правду, как ни трудно иной раз ее сказать. Вранья не терпит, не прощает.
В другом случае он не вышел из себя, не повысил голоса, но говорил очень резко. Речь шла о потерях, которых можно было бы избежать при взятии одной деревни, если бы операция была подготовлена более тщательно.
- Безобразно, бескультурно, безалаберно! - сурово определил Рокоссовский. - Почему полезли без разведки?
Затем, не перебивая, выслушал ответ. Виновный, не подыскивая оправданий, напрямик признал ошибку.
- Другой раз предам суду за такие вещи! - сказал Рокоссовский, и оба твердо знали, что так оно и будет, если ошибка повторится.
- Берегите каждого человека! - продолжал командарм. - Пока не узнал, где противник, каковы у него силы, не имеешь права продвигаться! Черт знает что! Когда, наконец, научимся культурно воевать!
Меня поразило это словосочетание: "Культурно воевать!" Впоследствии я много раз вспоминал это выражение, раздумывая о Рокоссовском.
И вот еще один случай.
К линии фронта, продвинувшейся за день на несколько километров к западу, медленно шли две легковые машины, кое-где увязая в косяках наметенного снега: впереди машина Рокоссовского, следом - Лобачева, где сидел и я.
Дорогу расчищали саперы. Передняя машина неожиданно затормозила. Я увидел нескольких саперов, сидевших на снегу, покуривавших. Рокоссовский вышел, быстро к ним зашагал, и мы в задней машине, тоже остановившейся, вдруг услышали его гневный голос. Я приоткрыл дверку и уловил слова.
- Фронту нужны снаряды, а вы тут штаны просиживаете, герои!
И отвернувшись, Рокоссовский пошел обратно. Даже по походке чувствовалось, как он возмущен.
Машины двинулись, но вскоре снова остановились, когда к передней подбежал командир. Рокоссовский поговорил с ним несколько минут, уже не повышая голоса.
Дороги, ровные, широкие дороги, - этого постоянно и настойчиво требует Рокоссовский от своего инженерного отдела.
Могу удостоверить: я бывал, конечно, далеко не во всех армиях, но кое-где пришлось поездить - нигде я не видел таких хороших дорог, как на участке армии Рокоссовского.
* * *
Вот еще несколько штрихов, которые на первый взгляд не имеют как будто прямого отношения к деятельности командующего армией, но в них тем не менее для меня раскрывался облик Рокоссовского.
Впервые я увидел Рокоссовского среди командиров, которым только что вручили ордена.
Лобачев, сидевший рядом с Рокоссовским, поднялся и, покрывая шум голосов, объявил:
- Сейчас несколько слов скажет Константин Константинович.
Рокоссовский смущенно поправил волосы и покраснел. В этот миг мне стало ясно - Константин Константинович очень застенчив.
Как-то впоследствии я сказал Рокоссовскому об этом.
- Вы угадали, - ответил он.
Не удивительно ли, что Рокоссовский, командующий многотысячной армией, имя которого прославлено в великом двухмесячном сражении под Москвой, тем не менее порой краснеет, страдая от застенчивости.
Я не знаю детства и юности Рокоссовского, не знаю, как сформировалась эта своеобразная и сильная натура, но некоторые впечатления позволили кое-что понять.
Рокоссовский приехал в деревню, только что отбитую у немцев. Еще дымились сожженные постройки. Стоял крепкий мороз. В мглистом, казалось бы, заиндевевшем воздухе, пахло сгоревшим зерном; этот резкий, специфический запах - горький запах войны - долго не выветривается. Из-под пепелищ жители выкапывали зарытое добро. Одни куда-то везли поклажу на салазках, другие семьями расположились у костров и что-то варили в котелках и ведрах. Валялись убитые лошади, кое-где уже тронутые топором. В розвальнях везли патроны на передовую; шли красноармейцы, тепло одетые, разрумяненные на морозе; одна группа расположилась на привал, послышалась гармонь; кто-то, присвистывая, пошел вприсядку; туда отовсюду кинулись ребятишки.
Кое-где лежали неубранные трупы немцев. Спеша похоронить своих, немцы свалили мертвые тела в колодец, набросали доверху, но не успели засыпать. Из колодца торчала мертвая, окостеневшая рука со скрюченными пальцами, коричневыми от стужи, этот труп был, вероятно, поднят с земли затвердевшим и, брошенный сверху, так и остался в неестественой и страшной позе. Рокоссовский подошел к колодцу.
Потом повернулся, посмотрел вокруг и, обратившись ко мне, сказал:
- Чувствуете запах гари? Когда посмотришь на все это, вспоминаются исторические книги. Как отбивали татарское нашествие, как воевали запорожцы. Помните Тараса Бульбу?
Другой раз Рокоссовский вспомнил о книгах, сидя за ужином рядом с Масленовым, начальником политуправления армии. Разговор шел о боях под станцией Крюково, которые в армии Рокоссовского любят называть "вторым Бородино".
1 2 3 4